Владимир Дружинин - В нашем квадрате тайфун

— Учатся.

— Даяки в университет поступают.

— Охотники за головами! — вырвалось у меня.

Студенты смеются. Да. Немало скатилось японских голов. Даяки-партизаны выслеживали оккупантов в джунглях, устраивали засады…

— До революции, — говорит Рахман, — у нас были бродячие лесные охотники. Теперь почти не осталось…

Год революции — тысяча девятьсот сорок пятый — год разгрома японских самураев. И тут я должен сделать отступление, напомнить читателю факты.

Самураи явились с помпой, величали себя «братьями по крови», «освободителями от голландского ига». Отбарабанив парадные речи, тотчас принялись грабить Индонезию. В стране не стало риса, люди гибли от голода, болезней. Вспыхнула народная война против оккупантов. Но и 1945 год не принес мира. Пришли новые захватчики — английские, американские и снова голландские.

Суровая политическая школа! И надо слышать, как произносят слово «революция» индонезийские юноши, наши собеседники. С гордостью, с благоговением!

Так как же насчет кубу? Рахман рассказывает о них. Сперва они неохотно отдавали детей в школы-интернаты. Непривычно это для жителей леса. Тогда учителей направили к ним, в дебри Суматры.

Со слов Рахмана я записал одну героическую и вместе с тем обыкновенную историю. Молодой яванец, уроженец столицы, окончил учительский колледж. Он никогда не был в джунглях: на Яве их почти не осталось. Недели две проплутал он по самым глухим местам Суматры, прежде чем напал на след кочующих кубу. Путь был опасен. Есть манящие, но ядовитые фрукты. Есть дерево, под которым путник быстро забудется сном — и не проснется. Однажды юношу укусила змея. Хорошо, что он успел добежать до селения, где лекарь спас его, приложив к ранке «змеиный камень», проверенное на «родным опытом снадобье.

Появление незнакомца, горожанина насторожило кочевников. Окружив его, они нацелили на него свои стрелы и так держали несколько долгих минут. Еще в Джакарте его предупредили: стоять надо спокойно, иначе не будут уважать. Потом кубу бросились к нему, ощупали с головы до ног и убедились, что он такой же человек, как они.

Их было не больше полусотни, считая женщин и детей. Небольшой род, живущий тем, что дает тропический лес. Учитель кочевал вместе с кубу. Он привык спать под навесом, привык есть коренья, личинки термитов, чуть поджаренные на огне костра.

Впервые в истории кубу дети их постигли грамоту, арифметику. На уроках бывали и взрослые. Упражнения с цифрами — открытие для них. Ведь считать им, собственно, почти не приходилось. Ни домашних животных, ни мешков с рисом. Нет добра, запасаемого впрок. Торговля с оседлыми племенами если и случалась, то меновая, без денег. Многие кубу не знали, сколько им лет. Будь у них поля — вели бы счет урожаям. В вечнозеленых джунглях сезоны неощутимы. Где же взять меру для времени?

Учитель советовал покончить с жалкой бродячей жизнью, возделывать землю. Обещал, что государство даст орудия, семена.

Прошло десять лет. И вот племя, обреченное — если верить расистам — на вечный застой, живет в селениях, имеет скот, рис, овощи. Не узнать бывших кочевых кубу. А их учитель…

— Это мой старший брат, — сказал Рахман. — Он и сейчас преподает на Калимантане. Нравится ему. Не нахвалится на учеников — послушные, смышленые.

Я вспомнил своих товарищей по университету. Их путь лежал на север, в снега, в тундру. Я знаю, быть первым учителем, внести первый луч света — это большое счастье.

Так я и сказал Рахману.

— Могу представить, — ответил он. — Правда, я не был учителем. А как вам нравится Джакарта?

Мы шли по набережной канала. Две девушки, экзотически красивые, стирали в коричневой воде, выгнув бронзовые спины. На той стороне канала распростерла крылья птица Гаруда. Легендарная птица, носившая по воздуху бога Шиву, сидит на фронтоне здания авиакомпании. По вечерам, объятая электрическим сиянием, Гаруда видна почти всей столице.

Что же сказать о Джакарте?

В гавань мы вошли на рассвете.

Утро было лиловое. Солнце уже встало и где-то пряталось. Нельзя было предугадать, какую еще краску оно выберет на своей палитре. Пока лиловым было все: и вода, и небо, и струи света, лившиеся из-за тучи. Картину пересекала одна темная, почти черная черта — ближний берег, ровный, низкий, с крыльями портовых кранов на фоне тучи. Или то далекая гора?

Светлело. Силуэт могучей горы обретал четкость, строгость. Облака таяли. Влажная тишина, ласковое тепло, вливающееся во все поры…

— Ява, Ява! — повторял я себе.

Над зеркальной водой загадочные сооружения из заборов и сеток. Иван Степанович Песчанский, профессор Арктического института, ленинградец, объясняет:

— Рыбу ловят точь-в-точь как в наших краях, на Ильмене. Эх, ильменские снетки!

К черту снетки! Мы на Яве!

Позади меня, в коридоре, уборщица чистит ковер. В такую минуту! Хочется выкинуть за борт назойливо сипящий пылесос. Мы на Яве! В Джакарте!

Впрочем, нет, на берег мы сходим не в Джакарте, а в порту Танджунгприок. Это аванпорт столицы, сама она расположена немного поодаль от моря.

Пакгаузы, конторы под красной черепицей, краны. Порт оборудован еще голландцами. Пароход «Стэнвэй Сумба» из Панамы, пароход «Чайна Фэр» из Сян-ганя… Читать названия судов вошло уже в привычку.

Трубы, мачты, паруса. Алые, белые — всякие. Они прибывают сюда со всех концов страны. Скоро я научусь распознавать их. Ладья с двумя балансирами, справа и слева, — это «коле-коле» с Молуккских островов, самый лучший в Индонезии тип катамарана. Маленькая лодка с огромным парусом — из Макассара. Парус в несколько раз шире суденышка, и вряд ли кто решится плавать на нем, кроме макассарцев, прославленных моряков.

От тысяч островов Индонезии стягиваются пути к Джакарте. Это самый большой город у экватора, — утверждает справочник. Без малого три миллиона жителей, восемьдесят тысяч бечаков, шесть десятков газет и журналов, мощная радиостанция, слышная во всей Юго-Восточной Азии.

Первые впечатления — это отдельные пятна красок, уличные сценки, лица. Дерево «пламя джунглей». Высоченное, усеянное крупными ярко-красными цветами. И в самом деле, пламя! С минуту ничего не видишь, кроме него. Широкая аллея, обсаженная пальмами. Я еще ничего не сказал о жаре. Ну, разумеется, рубашку хоть выжми! Завидую подросткам, они бегают в одних шортах.

Огромный, людный город, и однако в нем нет того сгущенного урбанизма, той плотности застройки, как в Токио или, скажем, в Шанхае. Джакарта просторнее, зеленее. Даже в центре она в основном двухэтажная.

На плане город в рамке каналов, прорытых от моря. И есть еще канал, охватывающий часть центральных кварталов столицы. Батавия должна была напоминать голландцам Амстердам. А на деле? Цветущие деревья, веранды всевозможных стилей, тропический город-парк. Но вот на набережной рядок приземистых каменных домиков. Унылые сундучки из кирпича, без зелени, тесно сомкнутые, — наследство голландских купцов и ростовщиков. Кажется, внутри, за стеклами, — прошлый век. Не здесь ли квартировал Химскирк, ничтожество в мундире?!