Владимир Дружинин - В нашем квадрате тайфун

— Кто твой отец? — спросил я.

— Грузчик, — ответил Али.

Читатель, верно, недоумевает, на каком языке я беседовал с Али? У меня был переводчик, мой знакомый студент Рахман. Он не только перевел, но и растолковал мне потом отрывистые ответы мальчика. Ведь Али спешил.

Он вскочил на подножку трамвая, оставив мне газету. Что же, опять под дерево, в тень!

«Заселение Калимантана!» — гласит заголовок. Сооружается столица острова, город Палангка Райя, которого не было на карте. Намечено прорыть канал, оросить шестьдесят пять тысяч гектаров целины. Ширится переселенческая кампания. Завтра на новые земли Калимантана выезжают из порта Сурабайя триста ветеранов войны.

Факты, полные глубокого, исторического смысла. На лесистом, горном Калимантане в среднем на каждый квадратный километр приходится всего пять-шесть человек. А ведь там не только алмазы — залежи металлов, ценнейшие сорта деревьев, прекрасная почва для риса, для множества растений. На Яве же местами на квадратный километр приходится до тысячи жителей. Республика задалась целью устранить пережиток колониализма— неравномерность развития островов. Ведь без этого немыслимо настоящее единство нации.

Вот заметка, озаглавленная: «Подполковник Сугарьо вернулся из Лонг Апари».

Жители столицы узнали недавно, что в их стране, на Калимантане, имеется область Лонг Апари. Регулярной связи с ней не было. Подполковник Сугарьо, отправившийся туда по заданию правительства, много дней плыл по реке Махакам, с риском для жизни одолевал пороги. Он сообщает, что в Лонг Апари десятитысячное население, большие деревни, рисовые поля. Рядом английское Борнео, колония. Хотя границу перейти нетрудно и англичане зазывают даяков всякими посулами, они не уходят туда. Они сознают себя гражданами Индонезии!

Подполковник в своем докладе предлагает взорвать пороги на реке Махакам — это быстрейший способ наладить общение с Лонг Апари.

Все понятнее приезжему гордость, с какой здесь произносят: «Я индонезиец». Не просто ответ в анкетной графе «национальность». Нет, девиз патриота!

Радостно сознавать, что наша страна помогает молодой республике. Наш вклад — строительство заводов, образцовых рисовых хозяйств, шоссейной дороги в джунглях, а также технологического института с факультетами океанографии, судостроения и обработки рыбы.

Адрес будущего института — остров Амбоина в Молуккском архипелаге. Там море Банда, самое глубоководное из морей республики, кишащее живностью и потому особенно интересное для ученых. Интерес не только теоретический. О нет! Самая жгучая проблема в Индонезии — продовольственная.

В стране не хватает риса и рыбы. Да, в тропической островной стране! Понятно почему: голландские плантаторы на лучших землях старались выращивать то, что можно продать подороже. Кокосовая пальма, гвоздика, кофе, какао, чай, каучуконосная гевея вытеснили рис. В словари вошел зловещий термин «принудительные культуры». Для крестьян и батраков он означал голод, рабский труд, кнут надсмотрщика. Рыболовство тоже не соблазняло плантаторов. Рыбаки, как и встарь, ходили в море на маленьких катамаранах. Города росли, рыба дорожала.

Сегодня рис должны дать новые хозяйства и поля на Калимантане, Суматре и в других местах страны. А рыбу — море. Надо уметь взять ее. Видов масса, но далеко не все они изучены. Предстоит научно организовать лов.

Разумеется, нужны суда. Для рыбаков, для пассажиров и почты, для перевозки товаров с острова на остров и за границу. Недаром моряк — весьма уважаемый человек в сегодняшней Индонезии. Небольшие суда республика уже строит сама.

Об успехах Индонезии газета, которую я держу сейчас в руках, говорит нехотя, как бы сквозь зубы. Это ведь «Таймс оф Индонисиа», не скрывающая своей тяги к доллару. Увы, она одна мне доступна, ибо выходит на английском языке.

Зато газета злорадствует по поводу трудностей. Она явно сочувствует бандам, которые прячутся в лесах острова Сулавеси. Это осколки мятежа, поднятого в 1958 году организацией «Дар ул Ислам». Бандиты нападают на селения, убивают, поджигают. Их лозунг: «Защита мусульманства». Кто притесняет его? Да никто, просто реакция пользуется обычной демагогией, чтобы нарушить единство нации.

Война против Индонезии не объявлена открыто, но она ведется тайно и явно, на гульдены и на доллары, по команде из Вашингтона и Амстердама. Приезжий может забыть об этом, отложив газету и залюбовавшись девушкой в саронге, но ненадолго, пока не коснется слуха солдатский шаг.

По улице Джакарты идет военный патруль. Шлем, краги, ремень с узорчатой пряжкой, винтовка, пистолет и крис в ножнах, солдаты выглядят живописно. Они охотно снимутся с вами. Но не отвлекайте их надолго: служба у них серьезная. «Бхинека тунгал ика», — написано на медном гербе, прикрепленном к френчу. Единство в многообразии. Народ добыл его в борьбе с колониализмом и готов отстоять.

Опять я зову вас под дерево, читатель. Но ведь в помещении душно! Недаром в Индонезии большое, раскидистое дерево нередко входит в историю: оно служит залом — для сельской сходки, рабочего собрания, суда. Под сенью такого дерева люди брали оружие, чтобы идти в бой против плантаторов или оккупантов. А дерево Варингин к тому же священное, потому я и пишу его имя с большой буквы. Как символ мощи, оно помещено на гербе Индонезии.

Под деревом Варингин достаточно места и для десятков столиков, заставленных содовой, и для концертной эстрады, и для ларька с сувенирами. Мы только что пообедали. То был обычный «рисовый стол». Здесь нет чередования блюд, все подается сразу — вареный рис и добавления к нему. Молотое мясо на коротких вертелах, похожее на бакинский кебаб, бульон, креветки, сухие, хрустящие, соленые лепешки из рыбы и мяса— сочетание, напомнившее нам японский обед. Но здесь вкус и запахи куда ближе к нашей кухне, и мы съели все без остатка. Теперь, в ожидании концерта, мы тянем через соломинки ледяную содовую.

Вдруг раздалась музыка. Оркестранты в черных фесках, рассевшиеся в саду среди кустов жасмина, начали без предупреждения. Но это не рев медных труб, от которого вы вздрагиваете. Здешняя музыка удивительно нежная, она точно звон ручья, донесшийся до вас в лесу. И как этот ручей, она желанна в знойный день. Кажется, не будь у нас воды, одна музыка могла бы утолить жажду. Играет гамеланг — национальный оркестр.

Решают в нем инструменты ударные. Они обладают подавляющим численным превосходством. Нет ничего похожего на оглушающие медные тарелки, на пузатый, неистово икающий барабан. Барабан, правда, есть, но он маленький, в виде удлиненного бочонка, и музыкант негромко бьет по нему пальцами, чеканя ритм. Барабан, собственно, дирижирует в гамеланге, но деликатно, не стремясь выделиться, заглушить соседей, и так же скромно ведет себя скрипка — пузырь с длинным грифом, прокладывающая основное русло мелодии. От него отбегают, сплетаются и снова впадают бесчисленные оттоки — это работа тромпонгов. Их заприметишь сразу: блестящие металлические горшки с крышками, установленные на деревянных подкладках рядами, по десять штук. Играют на них, как на ксилофоне, ударяя палочками. Впрочем, чтобы быть точным, это не палочка, а шарик на рукоятке, обернутый чем-то вроде войлока.