Владимир Дружинин - Без переводчика

— Ну что вы ждете от Люксембурга? — начинает он. — Да вы оглянуться не успеете… Страна-то вся— семьдесят километров в длину.

Лорана легко понять: в Люксембурге он чувствует себя представителем огромной державы.

— Как-то раз приехал сюда один турист, — продолжает он, — «Ах, — говорит, — какие красивые у вас горы!» А гид люксембуржец этак сквозь зубы: «Ничего особенного, мсье! Обычная немецкая гора!» Турист поглядел в другую сторону. «Ах, — говорит, — какой прелестный замок!» А гид ему: «Недурен, мсье! Только он тоже не наш. Он во Франции».

За стеклами автобуса уже не различалось ничего, кроме редких огоньков и косматых, черных шапок леса на холмах. И вдруг, когда я уже решил, что Люксембург скрылся от нас до утра, сверкнула красноватая молния.

Сверкнула, но не погасла. Огонь мелькал за стволами деревьев, бежавших вдоль обочины шоссе. Лишь спустя несколько минут я понял, в чем дело. Это маленький Люксембург, маленький стальной силач, сообщал о себе самое важное.

Там, в долине, литейщики выплеснули шлак. На заводе, скрытом от нас темнотой и пологом леса, заверши? и плавку.

Из всего виденного в тот вечер мне больше всего запомнилось именно это: багровые молнии, врезанные в исконное лесное приволье, в сельскую тишину.

Я проснулся в седьмом часу утра в столичной гостинице и сразу сбросил с себя ситцевое, с крупными, яркими розами одеяло, точнее, мешок, набитый пухом. Было еще совсем темно.

За окном, в вышине, на невидимом шпиле, неоновым зеленым светом горел крест. Нежно вызванивали колокола. Собор Люксембургской божьей матери, пробудившийся первым, звал прихожан на мессу.

«Ты наша мать, мы твои дети».

Колокола несколько раз проиграли строчку гимна. И снова тишина. Через полчаса подал голос другой храм.

Столичные звонницы перекликались до десяти часов. Но мы, разумеется, встали гораздо раньше. В путешествии спать некогда, тем более если вы в Люксембурге!

Серое, туманное утро вошло в номер гостиницы, очень чистый, обставленный темной старомодной мебелью. Кровать, на которой мы провели ночь, была по крайней мере четырехспальной.

— Тут все немецкое, — сказала моя жена. Посмотри, какой умывальник. Как здесь мыться?

Умывальник поражал своими размерами. Он был почти с ванную. А краны действовали каждый сам по себе, без смесителя. Из одного хлестал крутой кипяток, из другого — холодная вода. Значит, если вы хотите умыться теплой водой, надо закрыть раковину пробкой и черпать воду пригоршнями. Да, это по-немецки, так же как ночной горшок в тумбочке. Помнится, такой же номер был у нас в ГДР, в старинном городе Иене.

— Ты посмотри на улицу, — сказал я, — Вывески-то французские.

Однако фамилии хозяев магазинов скорее немецкие…

Мы сбежали вниз. За конторкой, под гирляндами пудовых медных ключей, сидел портье — смуглый атлет с лицом д’Артаньяна. Однако мы не услышали от него ожидаемого французского «бон жур».

— Гуден мойен! произнес д’Артаньян.

Очевидно, это местный вариант немецкого «гутен морген».

Улица гасит огни. По широкому тротуару шагают неторопливые, добротно одетые люксембуржцы. Их опекают светофоры. Мостовая пустынна, но люксембуржец, застигнутый красным сигналом, послушно ждет. И ждет долго. Светофоры здесь тоже медлительные и степенные.

Важно проплывает автобус с крупным гербовым львом на боку.

На площади тихо останавливается легковушка. Ее хозяин вылезает, вкладывает монету в щель тумбочки-автомата. Автомат тихо глотает монету, тихо выдает квитанцию. Стоянка оплачена.

Плитчатый тротуар блестит, как паркет. Его старательно моют мылом. Здесь нет стендов с пестрыми газетными сенсациями. Газетами торгуют только в магазинах. Витрины обставлены просто, без всяких затей.

У входа в кабаре, под стеклом, фотографии. Выступают гастролеры из Италии. В программе стриптиз. Церковная цензура не запрещает греховный, но доходный бизнес, она лишь распорядилась подправить рекламу. На снимках артистки одеты… в трусы и лифчики из полосок бумаги. Надо же поддерживать репутацию Люксембурга как самой благонравной столицы в Европе!

Массивные подъезды, крупные, горделивые таблички. На каждой обстоятельно указаны и специальность жильца и все его звания. Одна табличка нас прямо озадачила. «Институт мойки окон» — было выведено золотыми буквами. «Основан в 1900 году. Старейшее предприятие этого рода в Великом Герцогстве».

Одна надпись, всех заносчивей, красуется на фронтоне здания, украшенного лепными букетами, богами и музами. «АРБЕД», — гласит она. Это объединение люксембургских металлургических заводов. Вот, оказывается, где разместились владыки здешней стали, хозяева страны! Впрочем, не самые главные… Немного дальше, в грузном, неприветливом особняке, помещается Европейский совет угля и стали, опора Атлантического пакта.

Мы поворачиваем обратно. Пора в гостиницу завтракать.

— Гуден мойен! — снова приветствует нас д’Артаньян. Видимо, здесь принято здороваться при каждой встрече.

Какой это язык?

— Летцебургеш, — отвечает он.

Нам известно, что здесь два государственных языка — немецкий и французский. Что же такое летцебургеш?

Мы пьем кофе, едим булочки с джемом и обмениваемся первыми впечатлениями. Кругом говорят на летцебургеш. Основа у него немецкая, однако, хотя я и знаю этот язык, мне редко удается уловить даже общий смысл фраз. Летцебургеш словно ускоренный немецкий. Он шипит и булькает, окончания слов бесследно тонут.

Вопросов к Люксембургу все больше и больше, а ответов пока еще нет.

Мы едем осматривать столицу.

До сих пор нам удалось побывать только на одной улице, да и то не на центральной. Д’Артаньян считает, что мы пока что и понятия не имеем о его городе.

Водитель Лоран смеется.

— Из окна же все видно! — уверяет этот представитель огромной Бельгии.

Столица и правда невелика: в ней живет всего семьдесят три тысячи жителей.

Но вот автобус сворачивает с нашей улицы и останавливается у длинного, широченного моста. На той стороне, вдали, шпили церквей, желтоватые глыбы древних укреплений.

Маленький, скромный город — и вдруг гигантский мостище и широко раскинутая по холмам крепость…

Въезжаем на мост — и опять неожиданность. Вместо царственной реки, достойной этого прекрасного арочного сооружения, под ним вьется крохотная речушка Петрюсс. Она течет по широкой долине с крутыми берегами.

Долина разрывает город как раз посередине. Мосты, перекинутые через нее, придают Люксембургу масштабы вполне столичные. Местами город не удержался на берегах, сбежал вниз, к реке. С моста видны красные крыши Нижнего города, или Грунда, рассеченного кривыми улочками. Где-то за ним, под скалистыми обрывами, резвая Петрюсс вливается в Альзету.