Вольфганг Акунов - Война за пряности. Жизнь и деяния Афонсу Албукерки, рыцаря Ордена Сантьягу

«Ничто не принесет нам больше пользы, чем великий шум и пышность» — заявил Албукерки своим капитанам. И через несколько дней его шесть каравелл, с раздутыми парусами, пестрея множеством флагов и вымпелов, гордо вошли в гавань Калията [41]. К сожалению, они не смогли ознаменовать свое прибытие торжественными трубными звуками, ибо Триштан да Кунья, отправляясь в Индию, забрал с собой все трубы, не оставив Албукерки ни одной. Поэтому пришлось заменить духовую музыку громким пением псалмов. Глотки у лузитанских моряков были луженые, пели они, быть может, и не слишком слаженно, но достаточно громко, чтобы произвести впечатление на местное население.

Калият, окруженный пустынным, без единого деревца, побережьем и голыми горами Аравии, не мог похвастаться особой красотой. Но он занимался активной экспортной торговлей (главным образом — финиками и лошадьми) и обладал превосходным портом. Появление чужеземной эскадры было как гром среди ясного неба. Опасаясь самого худшего, шейх Калията довел до сведения свалившихся ему в буквальном смысле слова на голову «неверных псов», что пришлет двух своих представителей для переговоров.

Умудренный жизнью и долгой службой королю, Афонсу ди Албукерки, понимавший, что «Восток — дело тонкое», умел надлежащим образом обставлять переговоры с сынами Востока. Поскольку по понятиям последних величие и пышность были неразрывно связаны друг с другом, он решил разыграть роль могущественного сатрапа еще более могущественного заморского владыки. «Лопни, но держи фасон!» (как говорят в Одессе). И потому взорам «мавров», поднявшихся на борт флагмана Албукерки — «Сирни» —, предстала картина, вселившая в их души и сердца благоговейное почтение (или почтительное благоговение — как кому больше нравится). Сам португальский флотоводец, облаченный в серый бархат, с подложенной под ноги шелковой подушкой, восседал, под пышным балдахином, как на троне, на самом богато украшенном резьбой кресле, какое только нашлось на борту его флагманского корабля. На груди дома Афонсу сверкала тяжелая золотая шейная цепь, с плеч ниспадала величественными складками мантия красного бархата, с подбивкой из серого шелка. Его обступали полукругом португальские капитаны в блестящем вооружении. Вся палуба, куда ни кинешь взор, была устлана, а борта — увешаны дорогими тканями. Конечно же, вся эта роскошь, нарочито выставленная напоказ, не шла ни в какое сравнение с подлинной, сказочной роскошью Востока. Однако впечатляющая внешность Албукерки заставляла позабыть об этом. Эффект, к которому стремился дом Афонсу, был, вне всякого сомнения, достигнут. Мавры пали ниц перед гордым существом на троне и были готовы припасть поцелуями к его ногам, покоившимся на шелковой подушке, если бы Албукерки, не одобрявший столь преувеличенного выражения почтительности (делая исключение разве что для папы римского — главы католической церкви, «наместника Бога на земле» и «вице-Христа», порою милостиво позволявшего особо избранным овцам своей паствы прикладываться к рубиновому кресту на своей туфле), не запретил им этого.

Очень учтиво и вежливо, но твердо дом Афонсу сообщил арабским посланцам свои пожелания. Он довел до их сведения, что находится на пути в Ормуз, с намерением заключить там договор о мире и дружбе. Пусть же Калият, признающий над собой верховную власть Ормуза, первым из подчиненных Ормузу городов насладится миром с королем Португалии, его защитой и покровительством, в обмен на которые от Калията не потребуется ровным счетом ничего, кроме обычной, весьма умеренной ежегодной дани.

Посланцы возразили, что для принятия окончательного решения Калияту необходимо обсудить вопрос с Ормузом, и взяли, так сказать, «тайм аут». На следующий день шейх Калията прислал Албукерки ладью, нагруженную апельсинами, лимонами, гранатовыми яблоками, а также несколькими овцами и коровами. Однако дом Афонсу, зорко наблюдавший за тем, что происходило в городе, и заметивший там внушившее ему подозрения передвижение войск, отказался принять на борт предложенное «маврами» продовольствие. Передав на словах, что не примет ничего от людей, с которыми ему, возможно, придется сражаться.

Насмерть перепуганный шейх Калията клялся и божился, что и не думал о враждебных действиях. В доказательство чего, не дожидаясь ответа из Ормуза, готов незамедлительно передать свой город во власть посланца грозного короля Португалии. На что Албукерки милостиво согласился обсудить в деталях вопрос уплаты ежегодной дани после возвращения его эскадры из Ормуза. Главным для него было как можно скорее получить с берега как можно больше продовольствия, которого шейх теперь предоставил более чем достаточно. Правда, хитрый «мавр», разоблачая тем самым свое истинное отношение к «кафирам», всегда посылал им продукты самого низкого качества и, так сказать, «второй свежести». Поскольку продукты доставлялись с берега всегда под вечер или ночью, под покровом темноты было нетрудно сбывать португальцам подгнившие фрукты…впрочем, «гяуры» были рады и этому (хотя Албукерки со временем поквитался с мошенниками-калиятцами)…

Кургат [42], следующий порт на Оманском побережье, гнушаясь лицемерными уловками, предпочел открытую борьбу с пришельцами. Две тысячи воинственных, вооруженных до зубов арабов усеяли берег. О том, что вслед за тем произошло в Кургате, Албукерки сообщил в своем отчете королю с лаконизмом автора ветхозаветной книги Иисуса Навина: «Я напал на город, и все пали от меча». Или, выражаясь церковнославянским языком: «убийством меча умроша» (Евр.11, 35). Больших сокровищ португальцам в разоренном городе найти не удалось. Зато им там досталось много риса, рыбы, мяса, меда, сливочного и растительного масла, гораздо более важных для них на тот момент времени.

Город сожгли, пленным отрезали носы и уши, чтобы их вид вселил страх в воинов и жителей Ормуза. В пламени погибла и чудесная по красоте мечеть, однако же завоеватели нисколько не жалели об уничтожении выдающегося шедевра мавританской архитектуры, как не испытывали никакого сочувствия к жестоко изувеченным ими военнопленным. С их «нетолерантной», фанатичной точки зрения, мусульмане и их мечети были «мерзостью пред Господом». К тому же у заброшенных судьбою на край света португальцев — горстки отчаянных смельчаков, не имевших ни малейшей надежды на подкрепление или чью-либо поддержку! — в борьбе против столь могущественного города-государства, как Ормуз, имелось лишь одно оружие — жестокость, единственно способная заранее подорвать боевой дух противника и его способность к сопротивлению. И это свое единственное оружие португальцы применяли, не колеблясь…