Фрэнк Шрейдер - Ля Тортуга. От Аляски до Огненной Земли

— Этот капот вполне заменяет стол, — сказал я, стараясь казаться веселым.

Элен поспешила поддержать разговор:

— И походные стулья вовсе ни к чему. Я предпочитаю стоять.

Пока мы мыли посуду, Дина обегала местность последним дозором. Вдруг послышался обиженный визг, и она примчалась обратно: на кончике мягкого носа торчал огромный пучок колючек кактуса. Она забыла, что в пустыне любопытство бывает наказано, и порой очень больно.

Не прошло и часу после съезда с дороги, как мы все трое уже забрались в джип на ночлег. Дина, как всегда, влезла первой и уютно устроилась на моей койке.

— Ну нет, Дина, здесь ты можешь спать только днем, да и то на своем собственном одеяле. А ночью устраивайся вон там. — Я указал на правое сиденье, и она неохотно слезла с койки.

— Ночевки на «Черепахе» просто роскошные, — сказал я, растягиваясь на надувном матрасе.

— Да уж не сравнить с нашим старым джипом. Как ужасно было раздеваться снаружи, когда в Гватемале стоял такой холод!

Элен уже протянула руку, чтобы погасить свет, в то время как Дина все еще тщетно пыталась устроиться на сиденье.

— Знаешь, подушки нам вовсе ни к чему. Давай положим спасательные пояса между сиденьями, и тогда Дина спокойно вытянется во весь рост.

Позади нас сквозь открытое окно вливался холодный воздух пустыни и доносились ночные шумы. Я протянул руку через разделявшие нас вещи и отыскал руку Элен; Дина удовлетворенно вздохнула.

Через неделю мы остановились в Масатлане, в гостинице. Вы спросите, почему? Из-за ванны. В нашей комнате, окна которой выходили на берег, слышался веселый плеск душа.

— Ты делаешь успехи, — сказал я Элен, — в прошлую поездку ты уже через три дня потребовала остановку в отеле.

Элен рассмеялась:

— Я теперь закаленная.

Я вспомнил ее первую ванну в Мексике четыре года назад: там было больше слез, чем воды. В пути тогда внезапно пошел какой-то шальной снег, и мы долго мерзли. И вдруг на дороге появился столб с рекламой нового отеля: они хвастались горячей водой, и Элен взмолилась:

— Нельзя ли хоть разочек забыть про бюджет?

Она не могла дождаться, когда мы остановимся, и сразу побежала под душ. Я еще не успел выйти за вещами, как она уже раздевалась. Но, вернувшись, я услышал сквозь журчание воды тихие всхлипывания.

— Душ холодный, — плакала Элен.

Но я понимал, что дело вовсе не в мурашках от холодной воды и не в том, что она не может жить без своих двух ванн в день. Она просто тосковала по дому.

В гостинице, в Масатлане горячей воды было сколько душе угодно, и каждый из нас принял по два душа: один, чтобы отмыть грязь, а второй просто ради удовольствия. На следующее утро мы, насладившись горячей водой на целую неделю вперед, отправились в Камаронес-Бич, недалеко от города, в гости к нашему старому другу ямайскому негру Мануэлю.

Мануэль держал маленький ресторанчик около пляжа. Густые завитки его волос поседели, но золотозубая улыбка была такой же широкой, как всегда. Неподалеку от его ресторанчика находились пальмовые навесы, и он предложил нам раскинуть там лагерь.

Мануэль продавал пиво и безалкогольные напитки, но для души, когда торговля шла вяло, он делал барабаны. По вечерам в его тенистом дворике собирались юные любители музыки; они приносили с собой инструменты — гитары, трубы и кастаньеты. Они играли, а Мануэль отбивал ритм на своих барабанах. Сын Мануэля, маленький Армандо, который в наш последний приезд был еще совсем крошкой, исполнил такое мамбо, что ему мог бы позавидовать сам Артур Меррей.

Элен подарила мне пару маленьких барабанчиков, а Мануэль терпеливо старался обучить меня игре на них. Однако, видя бесплодность своих усилий, он через несколько часов препоручил это дело сыну.

Шестилетний Армандо с восторгом принялся за уроки, но очень скоро тоже выдохся. Стоя у меня между коленями, он долго помогал моим непослушным пальцам выбивать основные ритмы — болеро, ранчеро, танго и мамбо, а потом отошел в сторону.

— Теперь попробуйте сами, — сказал он.

Я попробовал — он только покачал головой. Мы начали сначала, но стоило Армандо убрать с моих рук свои маленькие пальцы, как ритмы улетучивались из моей памяти, точно я никогда их не слыхал.

Он посмотрел на меня грустными карими глазами и сказал:

— Ничего не выйдет, ничего.

Я хватался за свои барабаны всякий раз, когда слышал мамбо или болеро, — увы! пальцы мои оставались безжизненными, как у ацтекского идола. Но я не сдавался. Через несколько дней из репродуктора раздались стонущие звуки ранчеро, и я тотчас же зажал коленями барабанчики. Когда музыка кончилась, Мануэль одобрительно ухмыльнулся, а Армандо даже пустился в пляс от радости за мои успехи.

— Выходит! Выходит! — весело вопил он.

У субтропического Масатлана дорога поворачивает от побережья вглубь и вьется среди крутых, зазубренных скал, таких зловещих, что даже конкистадоры старались их обходить. Мы безмятежно ехали, приветственно махая шоферам грузовиков и автобусов, которые одобрительно кивали при виде надписи «Черепаха» на боку джипа. Их собственные машины были украшены фестонами разноцветных занавесок, флажками на крыльях и носили гордые имена «Бык», «Ураган» или более ласковое «Волчонок». Мы тоже позаботились об имени для нашей машины, и это как бы включило нас в великое братство шоферов — профессию, чрезвычайно уважаемую в Мексике.

За ту единственную ночь, которую мы провели в Масатлане, наш джип, стоявший перед отелем, конечно, вызвал некоторый интерес окружающих, но мы никак не ожидали приема, оказанного нам в Гвадалахаре. На окраине города какой-то ребенок выронил обруч, покатившийся по улице, и закричал: «Лодка!» Уличные торговцы придержали свои тележки у обочины, а шоферы, замедлив бешеный темп до уровня нашей скорости, поехали вместе с нами к маленькому отелю, где мы останавливались в прошлый раз. Когда мы вернулись к джипу за Диной и вещами, он был окружен целой толпой. Отцы подносили детей к окнам, мальчишки прыгали по крыше, а два будущих механика уже поднимали капот. Это заставило нас выработать правило, которое мы неуклонно соблюдали потом во время всего путешествия: подобно Миносу всегда прятать свое чудовище в лабиринт местного гаража.

В отеле мы попросили дать нам нашу старую комнату. К моему восторгу, уборная еще действовала. В наш первый приезд в Гвадалахару я заразился обычной болезнью туристов и целыми днями не решался выйти из комнаты. Потом Элен без конца напоминала о том вопле души, который вырвался у меня в самую трудную минуту: «Слава богу, у них есть уборная! Слава богу, у них есть уборная!»

Через узорную железную решетку балкона в комнату вливалась разноголосица уличных звуков: звонки велосипедов, гудки сирен, скрип тормозов, крики продавцов лотерейных билетов. Это была нестройная мелодия, но в ней чувствовалась музыка новой, неизведанной жизни, и мы начинали входить в ее ритм. В памяти всплывали забытые испанские слова, гул голосов в ресторане не казался уже таким незнакомым, и мы чувствовали себя среди людей на улицах и базарах гораздо более непринужденно.