Альберто Васкес-Фигероа - Путешествие на край света: Галапагосы

Современный путешественник, зная наверняка, что положение островов установлено точно, может предположить, что подобное название, скорее всего, было дано островам под влиянием неестественного ощущения пустоты, витающего над этими местами. Трудно найти лучший образ того, что когда-то было живым и цветущим, но затем злою силой обращено в пепел, эти острова похожи на Содомские яблоки, покрывшиеся тленом, как только к ним прикоснулись.

Каким бы не точным казалось их положение по причине блуждающих вокруг течений, острова эти покажутся, за исключение разве тем, кто сошел на их берега, совершенно одинаковыми: вбитыми, вплавленными, накрепко приклеенными к самому телу смерти.

Свое название, Энкантадас, острова могли бы получить и по другому поводу, если обратим внимание на особенную рептилию, обитающую на их пустошах, и чье присутствие там дало другое испанское имя: Галапагос. Большинство моряков совершенно серьезно поддерживают то суеверие, одновременно нелепое и жуткое, что все офицеры, приобретшие дурную славу за свой буйный норов, особенно капитаны и коммодоры, умерев, превращаются в черепах и бродят по этим выжженным землям, словно господа.

Вне всякого сомнения, подобные фантазии, странные и одновременно мрачные, были навеяны пейзажем островов, но и не только, а еще и обликом черепах, где присутствует нечто, похожее на самоосуждение, на не проходящую печаль, на наказание без надежды на помилование, что невозможно найти в облике какого-либо другого животного, и что еще больше усиливается при одной лишь мысли об их удивительном долголетии.

Рискуя прослыть человеком, верящим в колдовство, не могу, тем не менее, не признать, что до сих пор, когда я уезжаю из многолюдного города, чтобы провести июль и август, бродя в горах Адирондак, вдали от суеты городской, дабы прикоснуться к таинствам Природы, когда я сажусь на поросшем мхом крае глубокого лесного оврага, в окружении упавших стволов сосен, то в памяти моей, словно во сне, начинают всплывать другие мои скитания, в опаленном сердце волшебных островов, и я вдруг начинаю видеть, как на темном гладком панцире вдруг блеснет луч, а и из безлистных зарослей медленно протянется черепашья шея, и начинаю различать на остекленевшей поверхности камней борозды, оставленные медлительными черепахами, проползавшими здесь много раз за тысячу лет в поисках углублений, где на дне могла бы остаться вода, и, откинув в сторону всякие сомнения, припоминаю, как некогда засыпал на земле окутанной злыми чарами.

А потом мои воспоминания принимают такую ясную форму, а может быть то магическая игра моей фантазии, но я уже и сам не уверен, что это лишь оптический обман, галлюцинация, навеянная Галапагосами. И нередко так случается, что во время веселых пирушек при свечах и в каком-нибудь старинном доме, в углах, куда легли густые тени, мне видятся заколдованные пустынные леса, и товарищи, собравшиеся вокруг, обращают внимание на мой застывший взгляд и резкую смену настроения и сами начинают верить, будто я вижу, как из воображаемой чащи выползает, неуклюже волоча по полу тело, призрак огромной черепахи с горящей надписью на панцире „Memento“…»

Рано утром следующего дня, когда все уже было подготовлено к путешествию, Агренмейер прислал своего матроса, Роберто, с поручением передать мне, что сегодня мы не сможем выйти в море, так как в такелаже яхты не хватает пары деталей. И я пошел искать Мишеля, с намерением вернуть ему книгу, и заодно обсудить прочитанное, потом мы отправились в дом Кандиды позавтракать, о чем Мишель позаботился заранее: он принес великолепного меро весом в пять килограммов, а с меня были расходы на вино и на то, чтобы приготовить рыбу.

Банкет наш был в самом разгаре, когда вдруг появился долговязый тип, одетый в лохмотья, с физиономией человека не местного, иностранца, не спрашивая разрешения, он подсел к нам за стол и принялся задавать тысячу вопросов кто мы такие да откуда прибыли, что поделываем на островах и какие у нас планы на будущее.

Немного удивленные, из вежливости, мы начали отвечать, но тут в комнату вошла Кандида, до этого она была на кухне, и, не спрашивая ни у кого ни совета, ни разрешения, накинулась на незнакомца с руганью, и чуть ли не пинками, выгнала его на улицу. А тот и не возмущался, как будто для него это было самым привычным обращением, и пошел по улице молчаливый, понурый. Мы с Мишелем удивленно переглянулись, и Кандида, перехватив этот взгляд, объяснила:

— Это самая настоящая каналья, вор и убийца. Не позволяйте ему подходить к вам. Не нужно, чтобы кто-то увидел, как вы разговариваете с ним, потому что подумают еще, будто вы его подельники и приехали сюда за ним, да за его сокровищами.

Но, глядя на нас, поняла, что мы не имеем ни малейшего представления о чем идет речь, и, усевшись рядом, на то самое место, где недавно сидел незнакомец, наклонившись поближе, доверительно зашептала:

— Он убийца… — заявила она голосом, не допускающим возражений. — Зовут его Гарольд… или Гарнольд… или как-то еще… Приехал сюда лет пятнадцать назад вместе с еще двумя. Приехали искать сокровища Сан-Сальвадора. Привезли с собой деньги, наняли лодку, чтобы доставить их на остров и раз в месяц привозить туда воду и еду. Пробыли они там три месяца и потом заявили хозяину лодки, что скоро уедут, так как вот-вот найдут золото. А когда лодка пришла за ними, то там, кроме Гарольда, никого не осталось, а он всем говорил, что дружки его утонули. Как же! Убил он их! — закончила она убежденно.

— Откуда такая уверенность? — спросил Мишель.

— Да очень просто. Один из них не умел плавать.

— Так это многое и объясняет.

— Совсем нет, потому что если кто-то не умеет плавать, то не полезет купаться, где ему будет с головой. А тот, кто не рискнет, тот и не утонет.

— Мог и поскользнуться. Волна могла утащить… А тот, другой, кинулся спасать и оба утонули.

— Именно это он и рассказывал. Но все уверены, что они нашли там золото, а он захотел оставить все себе, и убил обоих, пока они спали. Скинул их в море, а там уж акулы докончили дело.

— Но это не более, чем теории. Нельзя же обвинять человека на основании этих неопределенных историй.

— А потому его и не приговорили. Доказательств не было, вот он и остался на свободе. Вернулся к себе на родину, отсутствовал года три, а когда подумал, что все уже забыто, приехал обратно. Захотел вернуться на остров, но мы тут так легко не забываем, мы поняли, что он хотел забрать то золото. Никто не захотел ехать с ним, на этом все и кончилось, — хмыкнула она с торжествующим видом. — Застрял на этом острове!

— Все двенадцать лет?

— Ну, где-то, как-то. Это ему в наказание. Вот он здесь, а вот сокровища, рукой достать, но как раз достать-то он их не может. Иногда его можно видеть на северной оконечности острова, стоящим на скале и смотрящим на Сан-Сальвадор, что виднеется вдали, но добраться туда он не может. Живет как животное. Ночует в пещерах, питается тем, что украдет в полях, иногда рыбу ловит. Всегда один, либо разговаривает сам с собой, либо накидывается с вопросами на приезжих. Надеется найти хоть кого-нибудь, кто согласится отвезти его на остров. Но здесь все знают: если он доберется до острова, то совершенно точно найдет там сокровища, и его обвинят в убийстве. Поднимется скандал, а тот, кто отвез его туда, сам окажется в беде: соучастие, ну, или как хотите называйте это.