Альберто Васкес-Фигероа - Путешествие на край света: Галапагосы

И там, на островах Гилберта, на Фиджи, на Тонга, и на множестве других островов, сказочных по красоте и почти забытых, существует традиция отправлять умерших на их пирогах в райский мир Таароа, в безмятежное море Ноа-Ноа, что никогда не волнуется, чтобы усопшие пребывали в вечном мире и покое.

Я вспомнил, как был свидетелем впечатляющей церемонии, когда тела погибших воинов укладывали на дно пирог и лодки выводили в море, а течения и ветер понесли бы их следом за солнцем, в рай. А вечером, когда сумерки начинали сгущаться, пирогу поджигали, и она превращалась в погребальный костер, а пепел и останки поглощало море.

Все жители деревни садились в лодки и выходили в море, попрощаться с теми, кто уходил в последний путь. И пока корабль с умершими удалялся, ведомый великодушной десницей бога Таароа, живые хором начинали исполнять прощальную песню, что, сколько бы времени не прошло, не могу забыть.

Мне всегда нравилась эта традиция предавать морю тела тех, кто когда-то был людьми этого самого моря, полинезийцев, не представляющих другой жизни, кроме как танцевать на хрупком суденышке на волнах. Мне всегда казалось это более красивым, чем предавать тела земле или закрывать их в нишах, потому что невыносимо видеть, как они распадаются и превращаются в прах.

Море, оно чистое, и в море труп становится пищей для рыб, дает жизнь тем, кто поддерживал в них самих жизнь, завершая, таким образом, жизненный цикл, именно цикл, потому что они возвращаются в море, где и зародилась жизнь, а не на землю. Даже если так случится, что вся суша уйдет под воду, то океан останется, вечный и неизменный. А если океаны пересохнут, то и суша умрет следом.

И мне хотелось бы, чтобы спустя много, много лет, в один прекрасный вечер и мое тело положили бы в каноэ и позволили бы течениям нести его на Запад, на безмолвном корабле мертвых.

И Таароа будет указывать мне путь.

Когда мы подняли якорь, начало светать. Жена Агренмейера помахала нам на прощание, стоя на пороге доме. Роберто поднимал паруса, а я помогал ему. Карл занял место у штурвала.

Длина лодки была около десяти метров, но обустроена со всеми удобствами. Карл соорудил довольно просторную кабину, где могли разместиться четыре койки и небольшая кухня. Там был даже душ, что можно справедливо считать верхом комфорта при подобном стечении обстоятельств.

Вначале мы шли курсом на восток, потом повернули на север, обходя остров. А ближе к полудню бросили якорь в одном из каналов, отделявшим два островка Плаза от северо-восточной оконечности острова Санта-Круз.

Вода в канале была прозрачной и спокойной, словно в бассейне, что позволяло рассмотреть дно на глубине метров в десять. Место красивое и живописное, и было бы тихим и спокойным, если бы не колония в тысячу тюлений, все время кричащих и скандаливших, расположившихся на пологом берегу самого крупного из островов.

Я никогда не видел ничего похожего. Там были тюлени всех размеров, начиная от огромных самцов весом в пятьсот килограмм и кончая крохотными, только что народившимися детенышами, которые ползали меж камней, не осмеливаясь нырнуть в воду. Большинство из животных были темного цвета — смесь зеленого и черного — но были и те, кто линял, цвет их шкур стал светло-коричневым.

Мы спустили на воду небольшую шлюпку, чтобы подойти к берегу. И тут же нас окружили пять или шесть тюленей, они приблизились почти вплотную к бортам и высоко поднимали головы над поверхностью воды, стараясь разглядеть, что же мы перевозим на дне лодки. Они громко лаяли и изо всех сил старались привлечь к себе внимание, и создавалось такое впечатление, словно каждое животное было дрессированным и принадлежало какой-то цирковой труппе.

Выбраться из шлюпки оказалось не так-то просто. Там был построен небольшой пирс, но на нем расположились две самки, они спали на солнце и сразу же начали скандалить, когда мы попытались пройти мимо. Глава семейства тоже разозлился, самец длиной метра два, с огромными клыками, в тот момент он находился в воде и, высунув голову, что-то гневно кричал, должно быть требовал, чтобы мы оставили в покое его жен и убирались прочь.

Вскоре я заметил, что весь берег разделен на своего рода «территории», каждая из которых в длину достигала метров пятнадцать, и на каждой такой «территории» царствовал свой самец с собственным гаремом и отпрысками. Каждый такой монарх ревностно следил за нерушимостью границ своих владений и никому не позволял пересекать их не только на суше, но и в воде, около берега, где резвились его самки и детеныши.

Эта колония на островах Плаза, как и те, что я видел раньше, населена разновидностью тюленей, весьма характерной для этого архипелага и самой распространенной, эти колонии настолько многочисленны, что местные жалуются на тюленей, которые рвут им сети. А их многочисленность объясняется тем, что мех этих животных был слишком длинным, кожа грубой и не подходила для изготовления шуб и прочих меховых изделий, и потому их оставили в покое, что нельзя сказать о другой разновидности тюленей, обитающих теперь в очень ограниченном количестве на островах Фернандина и Исабела. Шкура у них мягкая, ворс короткий и мех очень ценился, а потому их преследовали повсюду, так что теперь осталось около четырех тысяч экземпляров и обитают они в самых уединенных и труднодоступных уголках архипелага. И, может быть, в условиях строжайшего запрета на любую охоту на островах им удастся восстановить былую численность.

Думаю, что нет лучшего описания поведения самцов морских слонов и морских львов, их схваток за территорию, за своих самок, чем в книге Рене Жаннель «На пороге Антарктиды».

«…Постоянно пребывая в возбужденном состоянии, „бахá“ или вожак стада — тюлень самец — собравший гарем из избранных самок, не сводит глаз с бродящих вокруг соперников, в свою очередь шпионящих за каждым его движением. При малейшем признаке их приближения, он угрожающе поднимает голову и издает предупреждающий рев. Делая это, он вытягивает голову с открытой пастью и раздувает хобот, что, все вместе, придает ему устрашающий вид. Если же бродяга „холостяк“, да к тому же не крупный, то он благоразумно внемлет предупреждению и удаляется; но если же возраст соперника и его вес кажутся ему самому достаточными аргументами, то он устремляется к „бахá“ и вызывает его на бой. Самец яростно и бесстрашно набрасывается на узурпатора, стремительно кидается вперед по прямой линии с высоко поднятой головой, опираясь на передние конечности, раскачивая из стороны в сторону огромное тело. Оба противника встречаются лицом к лицу, и не так уж редко, что один из них отказывается от поединка и предпочитает ретироваться, но если этого не происходит, то начинается схватка.