Евгений Петропавловский - Венеция. Пандемиозо

Allora, мы двигались по Большому каналу, впадавшему в параллельные пространства, неописуемо далёкие от эстетического терроризма современной цивилизации. Мы плыли, и минувшие времена теснились невдалеке, нависали над водой, отчётливо отражались в ней.

Перед нами представали, выныривая из полиморфной сопредельности, возвышенный палаццо Гримани и палаццо Пападополи с двумя шпилями на крыше, палаццо Бернардо с шестиарочными лоджиями и палаццо Бенцон (в прошлом здесь был литературный салон графини Марины Кверини-Бенцон, который посещали Байрон, Стендаль и многие другие известные писатели; а об эксцентричной хозяйке дворца рассказывали, что она, приветствуя Наполеона, станцевала на пьяцца Сан-Марко в одной античной тунике, сквозь которую просвечивало обнажённое тело)…

Столько красоты сразу было трудно воспринимать, сознание уже переполнилось ею через край; стены иных зданий почернели в тех местах, где они выступали из воды, но это лишь напоминало об их возрасте и прибавляло подлинности восприятию. А навстречу продолжали плыть и плыть подобные нескончаемой череде миражей палаццо Корнер-Спинелли, палаццо Барбариго делла Терацца, палаццо Пизани-Моретта (здесь останавливались многие именитые персоны, в том числе русский император Павел I, жена Наполеона Жозефина Богарне и австрийский император Иосиф II), три дворца семьи Мочениго, семеро представителей которой были дожами (в одном из этих дворцов жил Джордано Бруно, пока обучал Джованни Мочениго, а тот впоследствии выдал учёного инквизиции), палаццо Контарини делле Фигуре со множеством скульптурных деталей, палаццо Бальби, увенчанный двумя остроконечными обелисками, дворец ка Фоскари, принадлежавший дожу Франческо Фоскари, палаццо Джустиниани, (здесь Вагнер создал оперу «Тристан и Изольда»), палаццо Грасси, величественный ка Реццонико, в котором ныне находится музей Венеции XVIII века, палаццо Джустиниан-Лолин (ещё один дворец с двумя шпилями на крыше). И далее, после моста Академии, снова – дворцы, дворцы, дворцы… Многие влиятельные венецианцы считали своим долгом построить родовое гнездо над Гранд-каналом, и в названиях большинства здешних палаццо остались увековеченными фамилии их былых владельцев.

Явно выраженной архитектурной доминанты здесь не существовало, здания контрастировали между собой, как разнаряженные дамы на великосветской тусовке: сменяли друг друга украшенные орнаментами и барельефами изобильные фасады с колоннами, балконами, пилястрами, арочными окнами, с разными декоративными стилями и пропорциями, подчас асимметричные, но странным образом не создававшие впечатления несоразмерности и рассогласованности; они толпились над водой и щеголяли наперебой чем бог послал, позабыв о своём изрядном возрасте, и эта эклектичная пестрота, к моему удивлению, представляла собой абсурдную гармонию избытка – примерно так она ощущалась. Хотя любые слова, которые я способен подобрать, окажутся неточными.

Любопытно, кто сегодня живёт во всех тех палаццо, которые ещё не успели превратить в гостиницы? Ведь наверняка теплится какая-то жизнь: обедневшие наследники былой венецианской знати, современные чудаковатые нувориши со своими жёнами и любовницами, мрачные морские бродяги, искавшие остров Буян и по ошибке приплывшие к берегам совсем другой сказки, ихтиандры, выползающие тихими южными ночами из парадных прямо в воду, чтобы смочить пересохшие жабры в мутной воде канала… Здесь можно далеко зайти, если дать волю фантазии; этот полуэфемерный водный мир предоставляет ей свободу во всех направлениях. А как там обстоит на самом деле – в сущности, не имеет значения, ибо правдой являются исключительно те жизненные сюжеты, в которые мы позволяем себе поверить.

От избытка впечатлений и всего остального я выходил из вапоретто на причал слегка пошатываясь. А перед моим мысленным взором продолжали плыть шедевры барочной и готической архитектуры: резные фасады, колонны, башенки, стрельчатые окна… Они сменяли друг друга и утрачивали свои имена, все эти нескончаемые дворцы, дворцы, дворцы – неодномерные и полуиллюзорные, являвшие собой воплощение невозможного. Непохожие один на другой, акварельно отражались они в зеркально неподвижной глади канала, срастаясь с ней и с гумилёвскими строками:

Более века миновало с тех пор, как Николай Гумилёв выходил на эту набережную вместе с Анной Ахматовой. В начале мая 1912 года они – через Болонью и Падую – приехали сюда из Флоренции. Очарованные городом на воде, Николай и Анна катались по каналам, плавали на острова и фланировали по венецианским набережным. Трещина, наметившаяся в браке двух своенравных поэтов, казалось, вот-вот зарастёт: Анна ждала ребёнка, и Николай был с ней ласков и предупредителен.

– Трудно вообразить, что во времена Сфорца и Медичи всё здесь выглядело так же, как теперь, – говорила она, устремив взор вдоль уходящей в перспективу шеренги старинных палаццо.

Гумилёв развивал её мысль:

– Полагаю, даже Марко Поло, вернись он из своего путешествия сегодня, без труда узнал бы родной город.

После этого они пускались в рассуждения о делах глубокой старины, о превратностях судеб разных народов и, конечно же, о дальних странствиях, продолжая неспешную прогулку среди других парочек, совершавших променад по набережной.

Исполненные иллюзий относительно своей будущности, Николай и Анна провели в Венеции десять безмятежный дней. Он написал здесь несколько стихотворений; а из-под её пера – спустя два месяца – тоже родятся известные строки об этом городе:

Увы, время надежд истекало. Через пять месяцев Анна Ахматова родит сына, однако ребёнок не спасёт увядших чувств. Супруги станут стремительно отдаляться друг от друга, и у обоих появятся сердечные увлечения на стороне. Официальный развод случится в 1918 году, но акмеистско-символистская сказка развеется гораздо раньше. «Николай Степанович всегда был холост, – будет вспоминать Ахматова в сердцах. – Я не представляю себе его женатым. Скоро после рождения Лёвы мы молча дали друг другу полную свободу и перестали интересоваться интимной стороной жизни друг друга».