Евгений Петропавловский - Венеция. Пандемиозо

Сказав так, он удалился. Решительным и авторитетным шагом. А мы ещё несколько минут созерцали барельефы и мозаики над порталами собора Святого Марка, о котором написано столько восторженных строк. Впрочем, иронически-пренебрежительных и даже обличительных – тоже написано предостаточно. Таких, например, как поэтическая инвектива Николая Заболоцкого:

Что ж, со времён Николая Заболоцкого здесь, по сути, ничто не изменилось. И вместе с тем в рамках сложившегося хронотопа я не ощущал ни малейшей потребности проникаться осуждающим пафосом. В конце концов, множество музеев в европейских столицах полны награбленными древностями, а на художественных и антикварных рынках провенанс иных объектов коллекционного интереса ничуть не менее прискорбен – терзаться по сему поводу поздновато. История такова, какова она есть, она жестока и несправедлива, неисправима задним числом и чертовски интересна.

В общем, пятого марта 2020 года у нас было превосходное настроение; денёк стоял погожий, голуби разгуливали по площади Сан-Марко, и все архитектурные достопримечательности стояли на своих местах. Ничего большего мы от жизни не требовали. Сержио покинул нас в поисках самостоятельных культурных ощущений, а мы вчетвером отправились бродить по Венеции – без руля и без ветрил.

За время продолжительного блуждания по выложенным неровной брусчаткой и до крайности запутанным венецианским улочкам содержимое наших фляжек истощилось, и мы купили в небольшом продмаге две четвертьлитровые бутылки граппы. Два чекмарика, если по-простому. Бутерброды тоже закончились, и каждый из нас с вожделением посматривал на открытые двери ресторанов и таверн, а также на стеклянные витрины многообразных мимоходных забегаловок, в которых лежали свежеприготовленные – с пылу с жару – пирожкообразные кальцоне, а также панини, брускетты, лазаньи и всякие пиццы-шмиццы. Рестораны и таверны пустовали, поскольку туристы приказали долго ждать, а русских и молдаван на все заведения не хватало (из-за этого нас усиленно зазывали почти в каждую едальню, однако мы строго напоминали друг другу: «В общепите еду брать нельзя: вирус!»).

Не могу сказать, что прохожие отсутствовали совершенно: нет, улицы не пустовали, однако во всех встречных угадывались местные обитатели, деловито направлявшиеся по своим житейским надобностям. Туристы ходят совсем по-иному, они никуда не торопятся, вертят головами, глазея по сторонам, регулярно склоняются над витринами, словно выбирают сувениры по запаху, порой тычут пальцами в направлении того или иного объекта, желая привлечь внимание спутников то к подворотне, густо изрисованной граффити, то к аварийной колокольне, угрожающе накренившейся над их головами, то ещё к какому-нибудь особенно живописно дышащему на ладан строению, время от времени принимаются обсуждать предполагаемое направление своего дальнейшего движения, при этом каждый убеждает сотоварищей в том, что только он способен правильно ориентироваться на местности, или, остановившись на мосту, свешивают любопытные мордочки над каналом – разглядывают проплывающие мимо грузовые и прогулочные катера, привязанные к причальным столбам пустые гондолы, обросшие водорослями ступени набережных и покрытые плесенью стены палаццо. Словом, выказывают повадки, несвойственные гуманоидам, находящимся в привычной среде обитания. Не скрою, примерно такие повадки выказывали мы вчетвером.

Трудно представить, до какой степени непривычно было венецианцам видеть улицы родного города столь жидко заполненными приезжим людом. Ведь ещё их прапрапрадедушки и прапрапрабабушки привыкли к разноязыкому гомону туристических толп, это началось много веков назад – так давно, что вряд ли кто-либо возьмётся утверждать с достоверностью, когда именно. Во всяком случае, царский стольник Пётр Толстой в конце семнадцатого века уже застал здесь форменный муравейный человейник, вавилон языков и нравов, о чём не преминул сделать запись в своём дневнике:

«Народов всяких приезжих людей в Венецы всегда множество: гишпанов, французов, немецк, италиянцов, агличан, галанцов, сваян, шходов, армян, персов и иных всяких, которые приезжают не столко для торговых промыслов или для учения, сколко для гуляния и для всяких забав. Толко нынешнее лета турков не бывает, для того что у них с ними война; а прежде, сказывают, и турков в Венецы бывало много, и дом для турецких торговых людей в Венецы построен великой, каменной, и полат на нем множество, а ныне тот двор стоит пуст. А греков в Венецы, которые живут домами и промышляют торгами, болши пяти или шти тысяч человек; также много арапов, венгров, индейцов, герватов».

Разумеется, кое-что изменилось с описываемой поры. Однако не так уж много. Разве что одеваться люди стали иначе, ассортимент торговых лавок пополнился новыми товарами, и водные средства передвижения, обзаведясь моторами, теперь намного резвее, чем прежде, снуют по каналам. Да, ещё во времена оны зеваки не делали селфи на каждом шагу и не пользовались навигаторами, то и дело вынимая для этого из карманов свои смартфоны. Зато достопочтенным гражданам минувших времён позволялось иметь при себе оружие (правда, только венецианцам, приезжим это было запрещено). Касательно данного предмета Пётр Толстой писал следующее:

«А все венецыяне, дворяне и купцы, которые ходят в венецком обыкновенном платье, шпаг и никакого ружия при себе не носят, толко имеют при себе под одеждами тайно невеликие штылеты, подобны ножам остроколым; а которые носят платье француское, те имеют при себе шпаги; а когда кому из венецыян, имеющему при себе шпагу, потребно будет иттить до своего князя, или до канцеляри, или до сенату, тот повинен шпагу свою оставить в сенях».

По средневековым городам расхаживать без оружия было небезопасно, и Венеция не составляла исключения. Ограбить могли даже в церкви, а гоп-стоп в тёмных переулках и вовсе являлся делом обыкновенным и нередко сопровождался убийствами. Дозорные, которых здесь называли «повелителями ночи», регулярно устраивали облавы на местных татей. Изловленных злоумышленников – если тем удавалось избежать более суровой кары – подвергали публичной порке кнутом… Ну что ж, за прошедшие столетия положение дел в этом отношении заметно переменилось в лучшую сторону. То ли возымел благотворное действие кропотливый труд палачей, то ли идеи просвещения мало-помалу смягчили нравы веницейского населения – к обоим вариантам вполне подходит итальянская пословица: a goccia a goccia, si scava la roccia – капля за каплей пройдёт сквозь скалу (вода камень точит, если перефразировать по-нашему).