Евгений Петропавловский - Венеция. Пандемиозо

Таким образом, в марте 2020 года оружие нам стало без надобности, поскольку человеческого фактора опасаться не приходилось, а против коронавируса шпаги и стилеты бессильны. Зато у нас было достаточно дезинфицирующей жидкости; и мы не забывали воздавать ей должное, двигаясь по веницейским улицам и обрастая бесчисленными топонимами, нередко поименованными, но куда чаще остававшимися для нас безымянными. Что касается самих венецианцев, то ничего водянистого в них я не обнаружил, хотя видел их здесь немного: преобладали гастарбайтеры – черноглазые и скуластые, смуглые и желтолицые…

Спокойно, никуда не торопясь, прогуливаться по незнакомому городу – мой излюбленный способ времяпрепровождения. Особенно если он из тех городов, о которых правда и вымысел копились в голове с младых ногтей – и накопились в столь невообразимом количестве, что ими впору мостить дороги.

На площади Санто-Стефано нас нагнал Сержио (этот неутомимый воин светотени вообще обладает удивительной способностью регулярно теряться, а затем внезапно материализовываться в самых неожиданных местах, когда ни у кого уже не осталось сомнений в том, что он растворился в безвозвратных пространствах).

– «Флориан» закрыт, – сообщил он.

– Ну и слава богу, – сказал Валериан. – А то я уж обзавидовался.

– Обзавидовался мне – из-за чашки кофе?

– Нет, я завидовал Евгению: думал, что во «Флориане» ты подцепишь коронавирус, и ему через неделю-другую достанется твоя кепка.

Мы уселись на скамейку. Я достал из рюкзака два последних апельсина, и мы разделили их на пятерых (один цитрус достался Сержио, и по четвертинке другого – мне, Анхен, Элен и Валериану). Симанович, свинтив крышку с бутылки, пустил граппу по кругу.

Кампо Санто-Стефано в дословном переводе означает «поле Санто-Стефано». Дело в том, что настоящей площадью в Венеции некогда считалась только Сан-Марко, она и имела соответствующее название – пьяцца. На месте всех прочих кампо в стародавние времена возделывали овощи или пасли лошадей, коз и прочую домашнюю живность. Позже вокруг них выросли городские кварталы, но прежние названия сохранились. Язык порой бывает удивительно консервативен.

Когда-то на кампо Санто-Стефано проводили бои быков, но в 1802 году этот обычай отменили (после обрушения зрительской трибуны, повлёкшего многочисленные жертвы). Ну и правильно отменили. Лично мне смотреть на бой быков было бы неинтересно. Наверняка подобное действо счёл бы безынтересным и писатель Никколо Томмазео, памятник которому возвышается в центре площади (впрочем, ему не довелось наблюдать бычьи баталии на кампо Санто-Стефано, поскольку он родился аккурат в том году, когда сей обычай исключили из местного обихода).

Никколо Томмазео, да. По-моему, серб по происхождению. Родился в Далмации, но переселился в Италию и стал журналистом, а затем – писателем. После провозглашения венецианской республики в 1848 году был членом её временного правительства. В зрелые годы он ослеп, однако продолжал надиктовывать свои сочинения – мемуарные, филологические, политические, философские, а главное – исторические романы и стихи. Кроме того, Томмазео собирал и публиковал «искрице» – сербские народные стихотворения в прозе.

Валериан возгорелся было встать подле памятника и продекламировать стихи знаменитого сербоитальянца, однако не сумел обнаружить оных в своей памяти. Потому продекламировал что-то свободолюбивое из Савелия Немцева.

После этого мы возобновили прогулку, рассуждая об итальянской стилистической энтропии в кривом зеркале кубанской поэзии, о неожиданной синергии младописьменных суржиков и о причудливых путях мировой литературы вообще. Наш путь также был отнюдь не прямолинеен. Я в изгибы маршрута вникать не пытался, всецело положившись на своих спутников: шёл-шёл-шёл туда, не зная куда, и не грузился ни названиями улиц и переулков, ни даже попытками определения сторон света. Безоблачное синее небо над головой, постепенно наливавшееся закатными отсветами, да в меру неровная каменная брусчатка под ногами, верх и низ вещественного мира оставались неизменными, этого было вполне достаточно.

Прежде я полагал, что Карел Чапек, как и подобает завзятому фантасту, сильно гиперболизировал свои впечатления о Венеции, когда писал о ней: «Улочки до того запутаны, что до сих пор не все подверглись изучению; в некоторые из них, вероятно, ещё не ступала нога человека. Лучшие из них насчитывают целый метр в ширину и настолько длинны, что в них свободно помещается кошка, и даже с хвостом. Это – лабиринт, в котором само прошлое заблудилось и никак не может выбраться».

Теперь мне стало понятно: Чапек с юмором, но предельно точно зафиксировал в своих «Путевых очерках» чувства, которые испытывает человек, блуждающий по венецианским кварталам… Мы намеревались выйти к мосту Академии, дабы по нему перебраться в район Дорсодуро, но, сбившись с курса, направились совершенно в другую сторону – и уже в сумерках обнаружили себя перед мостом Риальто.

После площади Сан-Марко этот мост – пожалуй, самое растиражированное место в городе, можно сказать, один из его культурных мемов. Не счесть живописцев, изображавших изогнуто-надломленный силуэт Риальто на своих полотнах, а уж на сувенирных поделках он запечатлён миллионократно. Каждый турист считает священным долгом оцифровать свой неповторимый фэйс над каменной балюстрадой знаменитого сооружения, на фоне канала и выстроившихся вдоль воды старинных палаццо, растворяющихся в глубине кадра (ваш покорный слуга не составил исключения, тоже сподобился).

Некогда здесь стоял деревянный арочный мост, который в центральной части мог размыкаться, когда требовалось пропускать высокие суда. Пересечение моста было платным. За многовековое своё существование он и горел, и дважды обрушивался под тяжестью толпившегося на нём народа (это место исстари являлось очень оживлённым, ведь рядом расположен рынок Риальто, да и на самом мосту – по всей длине, от одного берега до другого – разрослись ряды торговых лавок).

В шестнадцатом веке – после очередного обрушения деревянного моста – дож Паскуале Чиконья решил не пожалеть золотых дукатов, дабы возвести наконец каменный мост через Гранд-канал. Был объявлен конкурс на лучший проект – в нём приняли участие многие известные архитекторы, в том числе Якопо Сансовино, Микеланджело Буонаротти, Андреа Палладио, Джакомо да Виньола. Победил же, как ни странно, архитектор с весьма символической фамилией: Мост (таково её значение, если переводить на русский язык, а по-итальянски это звучит как «Понте»).

По проекту Антонио де Понте в конце шестнадцатого века мост Риальто построили в том виде, в каком он существует поныне. В рядах лавок, расположенных вдоль него, теперь торгуют всевозможными сувенирами. Невзирая на отсутствие туристической саранчи, некоторые из этих лавок оставались открытыми, когда наша компания шествовала по мосту – мы заглянули в одну-другую-третью, полюбопытствовали, но обнаружили то же, что и повсюду в городе: брелоки, открытки, магнитики, майки, флаги, крылатых львов из силумина и бронзы, путеводители на английском языке, вазы и бижутерию из муранского стекла, незамысловатые керамические поделки, маски из папье-маше китайского производства, наборы игральных карт, чашки и рюмки надписью «Venezia», миниатюрные бутылочки с граппой, разнокалиберные тарелки с аляповатыми изображениями городских достопримечательностей, апофеоз шопоголика выездного, малокритичного, блуждающего под небогатой звездой… Сей простецкий ассортимент нас не заинтересовал, и мы, оставив сувенирные лавочки в покое, продолжили свой путь вдоль каменного парапета моста, созерцая теснившиеся вдоль канала палаццо.