Евгений Петропавловский - Венеция. Пандемиозо

Да, Венеция славилась на всю Европу не только своими легкодоступными прелестницами, но и венерическими заболеваниями, потому Жан-Жаку было чего опасаться. К счастью, его пронесло мимо нежелательной микрофлоры, всё окончилось благополучно.

Что же касается вируса продажной любви, то, широко распространившись по городу, он проник даже за монастырские стены. В декабре 1497 года монах Тимотео из Лукки на проповеди в базилике Сан-Марко обличал: «Когда какой-нибудь синьор приезжает в эти земли, показывайте и ему женские монастыри – они не монастыри, а публичные бордели с проститутками!». В самом деле, многие венецианские монахини оказывали платные услуги на амурном поприще. Дело в том, что девушки из знатных семейств не могли выбирать свою судьбу: среди них было немало таких, кого постригали против их желания. Оттого продажную любовь монашек можно посчитать своего рода протестом с их стороны, посильным саботажем монастырских правил. Этот процесс, начавшись снизу, добрался до самых верхов. Так Джакомо Казанова писал, что аббатиса монастыря Девственниц была готова услаждать его за сто цехинов. А дож Джироламо Приули в своём дневнике называл женские монастыри Венеции борделями и лупанариями, утверждая, что «для здоровья государства нет другого способа, как только сжечь монастыри вместе с монахинями».

Впрочем, монастырские разгуляй-люли – дело всё-таки незаконное. Зато обычная проституция здесь была занятием вполне легальным. У венецианских куртизанок имелась своя гильдия, и они платили налоги в государственную казну. А святой Николай считался небесным заступником не только моряков, но – по совместительству – покровительствовал и девицам лёгкого поведения. Последние, к слову, по своим профессиональным качествам делились на «благородных» и «свечных», коим полагалось обихаживать клиента «до тех пор, пока не погаснет свеча».

Царский стольник Пётр Толстой о местных жрицах любви и об условиях их работы живописал следующим образом:

«Народ женской в Венецы убираются зело изрядно и к уборам охочи, а к делу никакому не прилежны, всегда любят гулять и быть в забавах, и ко греху телесному зело слабы ни для чего иного, токмо для богатства, что тем богатятся, а иного никакого промыслу не имеют. И многие девки живут особыми домами, тех есть в Венецы болши 10 000, и в грех и в стыд себе того не вменяют, ставят себе то вместо торговаго промыслу. А другие, у которых своих домов нет, те живут в особых улицах в поземных малых полатах, и из каждой полаты поделаны на улицу двери. И когда увидят человека, приходящаго к ним, того с великим прилежанием каждая к себе перезывает; и на которой день у которой будет приходящих болши, та себе того дни вменяет за великое щастие; и от того сами страждут францоватыми болезнми, также и приходящих к ним тем своим богатством наделяют доволно и скоро. А духовные особы им в том и возбраняют поучениями, а не принуждением. А болезней францоватых в Венецы лечить зело горазда: когда которой человек, вскоре послышае, скажет дохтуру, тогда у тех те болезни вырезывают и в малые дни вылечат, так что нималой болезни не послышит; а которой человек в той болезни без лекарства продлитца, тот и в лекарстве бывает продолжително, однако ж вылечивают совершенно».

…А теперь – спустя тьму столетий – мы впятером стояли на мосту Сисек, дезинфицировались граппой и не боялись, что нас здесь примут за проституток обоего пола, поскольку вокруг не было ни души. Да и вечерняя темнота успела сгуститься над городом.

Allora, над городом сгустилась темнота, и настала пора искать дорогу домой: насколько мы успели убедиться, в кривоколенных переулочках Венеции это дело непростое.

Долго ли коротко – наша компания оставила позади Сан-Поло и по зигзагообразному маршруту – с яростными спорами и обвинениями друг друга в неумении пользоваться навигаторами – стала углубляться в район Санта-Кроче.

Не заблудиться, прогуливаясь по Венеции, просто невозможно, это своего рода туристический бонус, бесплатное приложение ко всем прочим развлечениям. А заодно и упражнение на смекалку, если угодно. Разумеется, оно подходит только тем, у кого нервы в порядке и достаточно времени в запасе. Примерно как обстояло у нас. Хотя время – штука трудноуловимая, о нём всегда можно сказать, как Винни-Пух выразился о мёде: если оно есть, то его сразу нет. Однако мы в описываемую пору едва приступили к знакомству с городом, впереди предполагалось море впечатлений, и чрезмерно париться по поводу витиеватости нашего хождения по закоулкам Сан-Поло и Санта-Кроче никому не приходило в голову. Лично я расслабился и получал удовольствие. А мои компаньоны спорили и переругивались между собой – скорее в порядке юмора, чем ради скорейшего достижения финиша.

Это время оказалось благоприятным, чтобы соотнести свои ощущения с высказанным Марком Твеном в «Простаках за границей…»:

«В ярком блеске дня Венеция не кажется поэтичной, но под милосердными лучами луны её грязные дворцы снова становятся белоснежными, потрескавшиеся барельефы скрываются во мраке, и старый город словно вновь обретает величие, которым гордился пятьсот лет тому назад. И тогда воображение с лёгкостью населяет тихие каналы кавалерами в шляпах с перьями, их прекрасными возлюбленными, Шейлоками в лапсердаках и туфлях, дающими ссуды венецианским купцам под залог богатых галер, венецианскими маврами и нежными Дездемонами, коварными Яго и легкомысленными Родриго, победоносными армадами и доблестными армиями, возвращающимися с войны. В предательском солнечном свете Венеция лежит перед нами одряхлевшая, заброшенная, обнищавшая, лишившаяся своей торговли, забытая и никому не нужная. Но в лунном свете четырнадцать веков былого величия одевают её славой, и снова она – горделивейшее из государств земли».

Так оно и есть, хотя лишь наполовину. Поскольку дневной Венеции – при всём искушении присоединиться к заокеанскому классику – я тоже не могу отказать в поэтичности. А может, просто-напросто во мне выколупнулось больше точек соприкосновения с этим городом, нежели у Марка Твена? Вот ведь крамола какая, фу ты ну ты.

Однако же, в самом деле, под покровом темноты город воспринимается по-иному, чем днём. Это я успел в должной мере прочувствовать, разнонаправленно реминисцируя и конфабулируя, и всеми фибрами впитывая сложносочинённую метафизику материального мира, помноженного на сумрак времени, пока наша компания блуждала по Сан-Поло и Санта-Кроче. Венеция не проявляла к нам ни малейшего интереса, а слова и образы, воспоминания и мифы, страсти и фобии многих поколений приезжего люда (вкупе с ещё большим числом поколений автохтонов) перекатывались над нами, точно волны лагуны, бегущие к берегу над свежими утопленниками. Они перекатывались над нами, не зная остановки, отражаясь от стен, друг от друга, и превращались в преувеличенные проекции самих себя. А город возвышался над нами тёмной громадой, невозмутимо продолжая осуществляться здесь и сейчас – неразъёмно-многоликий, всеобъемлющий и… ускользающий от цельного восприятия. Впрочем, ничего удивительного, сокровенная природа рукотворных объектов неотделима от человеческого духа, она синкретична и слишком зависит от угла интерпретации, чтобы поддаваться строгому определению и вообще вмещаться в какие бы то ни было рамки. Это можно уподобить беспредельности космоса: сколь далеко ни проникай в любом направлении – всё равно впереди останется непреодолимая бездна.