Евгений Петропавловский - Абхазия. Осенний трип

А у меня, Толика, Веры и Амры желание присутствовало. И продолжало вести нас вперёд.

***

Пляж располагался в нескольких минутах неспешной ходьбы от станции. Миновав железнодорожную колею с выстроившейся вдоль неё шеренгой кипарисов, мы вышли к высокой декоративной ограде из гладких деревянных балок. А за ней нас встретил закат над морем. И широко уходящая налево и направо полоса пустынного песчаного берега.

Вот такое купание мне любо: ни единой живой души вокруг!

Разумеется, сюда ведь нет хода российским жирным котам, полагающим, будто они хозяева жизни, ну и слава богу. Если позволить упомянутым кадрам скупать здесь недвижимость – тогда в считанные годы застроят эти берега гостиницами, отелями и пансионатами: повалят валом туристы и начнут жрать и гадить, и устраивать разные труляля, и снова жрать и гадить – и всё, пропадёт малолюдная Апсны, захлебнётся в отрыжке капитализма. Но пока ничего, провидение хранит её, хотя и не шибко балует…

А нас балует. Поскольку на черноморском побережье ещё сохранилось место, где можно, оглядевшись по сторонам, понять, что вокруг тебя – благословенная пустыня!

С такими мыслями я принялся раздеваться, и вся компания последовала моему примеру.

Затем мы с Толиком, не теряя времени, шурухнулись в волны Понта Эвксинского. Амра нырнула следом за нами, однако долго не продержалась – вскоре выскочила на берег с воплем:

– Вода холодная!

Вера вообще не решилась купаться, только ноги помочила, зайдя в воду по щиколотку.

По мне, так вполне приемлемое было море для середины октября. Мы с Толиком потом ещё несколько раз ходили окунаться. Благо у нас имелось чем согреться: я прихватил с собой фляжку субстанции соответствующего действия.

– Хорошо, сегодня хоть медуз нет, – сказала Амра.

– Их в Сухуме вообще не бывает, – заверил Толик. – Я, по крайней мере, ни разу не видел.

– А я видела, – оспорила его утверждение Вера. – Но их здесь мало, не то, что в Азовском море.

– Да, в Азове нынче много медуз развелось, – вспомнила Амра. – Этим летом мы там были, так море кишмя кишело корнеротами.

– Ничего, скоро и там поубавится, – сказал я. – Со следующего года их начнут вылавливать в промышленном масштабе.

– Вылавливать? – удивилась Амра. – Зачем?

– Как это зачем? В пищу употреблять. В Китае и Японии медуз испокон веков едят: готовят из них разные супчики, коктейли, добавляют в салаты, ещё – солят и сушат, а потом продают в виде хрустящих палочек и чипсов. Вот и у нас решили взять пример с азиатов.

– Фу-у-у! – поморщилась Вера. – Ни за что не стала бы есть медуз.

– Да и как же из них можно делать чипсы? – спросила Амра. – Если медузу высушить, она вся испаряется, только пятнышко остаётся.

Я пожал плечами:

– Значит, придумали такой способ, чтобы не всё испарялось. Может, добавляют какие-нибудь загустители типа муки или крахмала. Ну, и специи – это уж точно.

– Да не станет наш народ есть медуз, – с уверенностью заключила Вера. – На том вся ловля и закончится.

– Раз Росрыболовство установило квоты на вылов, значит, на что-то они там рассчитывают, – возразил я. – Если у нас продукт не приживётся – будут, наверное, в Китай экспортировать. Можно ещё – в Южную Корею и в Японию.

– Китайцам сгодится, – присоединился к моему мнению Толик. – Они там и жуков едят за милую душу, и личинок шелкопряда. Сверчков жарят и саранчу, и кузнечиков, и даже скорпионов на палочках продают на базарах.

– Ну да, белок есть белок, – сказал я. – А куда деваться, если человечество плодится, как ненормальное: ему надо что-то есть. Скоро, наверное, научатся добывать белок из планктона.

– Или искусственно его выращивать, – развил мысль Толик.

Вера со смехом подвела черту под нашими рассуждениями:

– Жаль только, жить в эту пору прекрасную уж не придётся ни мне, ни тебе!

***

Продолжительное время мы валялись на тёплом песке и, глядя на солнечную дорожку на воде, болтали о том о сём. Ласковый лепет волн был приятен слуху; праздное времяпрепровождение у кромки прибоя располагало к ассоциациям, к полёту фантазии, к погружению в прошлое.

…И я уже представлял, как, посверкивая стёклами пенсне, созерцал морские дали Антон Чехов, прогуливаясь по этим берегам. В конце июля 1888 года, прибыв в Сухум из Нового Афона, он поселился в гостинице «Франция» – и каждодневно совершал продолжительный моцион, уходя порой очень далеко от людной набережной: неспешно шагал, шурша галькой, вдыхая полной грудью терпкий живительный воздух и обдумывая повесть «Дуэль», идея которой, можно сказать, уже висела у него на кончике пера. Правда, поначалу Антон Павлович полагал, что сюжет уложится у него в сравнительно небольшой рассказ, да и названия пока не придумал, но работа мысли шла полным ходом, и воодушевление распирало писателя… Вернувшись домой из поездки по Кавказу, Чехов примется воплощать задуманное, и в ноябре 1888 года напишет А. С. Суворину:

«Ах, какой я начал рассказ! Привезу и попрошу Вас прочесть его. Пишу на тему о любви. Форму избрал фельетонно-беллетристическую. Порядочный человек увёз от порядочного человека жену и пишет об этом своё мнение; живёт с ней – мнение; расходится – опять мнение. Мельком говорю о театре, о предрассудочности „несходства убеждений“, о Военно-Грузинской дороге, о семейной жизни, о неспособности современного интеллигента к этой жизни, о Печорине, об Онегине, о Казбеке… Такой винегрет, что боже упаси. Мой мозг машет крыльями, а куда лететь – не знаю…».

…Ещё я представлял, как в феврале 1922 года приходил сюда двадцатидевятилетний Константин Паустовский. Приходил, усаживался на ствол поваленного дерева и тоже подолгу смотрел вдаль, обдумывая жизнь и тоскуя по своей жене Хатидже 6 6 Хатидже – бытовавшее в семье прозвище первой жены К. Г. Паустовского, Екатерины Степановны Загорской. , оставшейся в Одессе. Но писатель есть писатель, он так устроен, что его рука непрестанно тянется к перу – и в скором времени, переварив поток впечатлений, обрушившихся на него в Абхазии, Константин Георгиевич не преминул изложить их в очерке «В горном доме» 7 7 «В горном доме» – очерк был опубликован в одесской газете «Моряк», корреспондентом которой являлся К. Г. Паустовский. :

«В белом горном доме с низкими потолками – тонкая тишина. Синим льдом сверкают, как только что расколотый сахар, тяжёлые горы. Золотым дождём цветёт за оконцами пряная мимоза, и воспалённое солнце ложится на тусклое, задымленное море.

Горный дом уже стар, и в широких щелях полов потрескивают по вечерам сердитые скорпионы. А дряхлые обитатели дома ещё помнят времена, когда Абхазия была полна абреками, когда горцы спускались с гор и штурмовали заросшие плющом прибрежные форты, когда солдаты сотнями умирали от горячки во влажных, тропических лесах, времена лермонтовские, полузабытые, но ещё свежие в преданиях и памяти горцев.