Аня Архипова - Выхода нет

– А что, если я просто путешественник во времени?

– Ты только людям об этом не рассказывай.

– Пожалуй. Какой отвратительный кофе, – когда осадок достал до гланд, сомнений не осталось.

– Да так. Нормальный, – допила она одним глотком всё оставшееся в пластике.

– Ну ты дала! – со спины прилетело по правому плечу и оставило след большущей человеческой лапы.

«Хорошо, что не по лицу», – прищурилась.

Это был Лиманский. Они с Фроловым были нормальными. Такими нормальными парнями, у которых можно и денег занять, и сигарету стрельнуть. Но ни того, ни другого у них никогда не было или было, но не точно. В группе журналистов было всего ничего парней, и те за парней не считались, они же были своими.

– А вы в карты режетесь каждую пару! – встала в оборону Таня.

– Не выспалась просто, – попыталась оправдаться, чтобы не сочли за безумную.

– Она, конечно, была не в себе, – обнял ладонями лицо Виталик и хохоча забился в легком треморе.

– Да ладно, она всегда не в себе, – Фролов осмотрелся по сторонам, на часы. – Зарубежку отменили.

– Это лучшая новость за сегодня. Лиманский, вези меня домой, – встала Танюха из-под памятника, чтобы уже уйти поскорее в сторону его машины. – А ты давай-ка выспись, что ли.

– Ага, – махнула в ответ головой.

– На пары хоть придешь завтра? – видно было, что переживает.

– Приду. А почему не должна?

– А съемка? – напомнила вдруг.

– Съемка?

– Поспи, Маш, ладно?

Еще бы мне вспомнить, в каком хронологическом порядке и как вся эта жизнь моя проходила в этом дурацком две тысячи восьмом! Какой-то сюр вокруг, внутри меня. По ходу, сменился шеф-ред моей жизни и решил всё переписать. Госбюджет пилит – на буквах зарабатывает.

В голове была всего одна мысль, которую я боялась не то что произнести, да и думать сопротивлялась. Но она выскакивала, как незавинченный болт на ровной поверхности: «Что, если я на самом деле сошла с ума и все об этом знают, а я нет?» Мурашки побежали по спине. Страшно. Недоказуемо. Необъяснимо.

– Ну что, куда ты? – спросил собирающийся уйти под деревья Фролов.

– Мне надо пройтись.

– Ну пошли, проводишь меня, – закурил свой «Мальборо» вонючий и сравнялся в шаге.

От солнца слезилось. Я и забыла уже, каким ярким может быть город, словно под амфетаминами. Яркие машины, из которых доносился оранжевый блюз. И вроде бы все пытаются что-то успеть, но вовсе не торопятся. Странное ощущение придуманной яви. С ветки на ветку перекатывался солнечный шар. Весь этот полуденный зной сковывал грудную клетку, и невозможно было продохнуть – еле дышалось.

– Жареное солнце сегодня, – наконец вздохнула.

– Так бывает в больших городах, – Лёшка курил медленно, смакуя горький табак.

Курить не хотелось совсем. Хотя, возможно, сигарета сейчас помогла что-нибудь придумать. Тревога сжала, как в объятьях. Не отпускало желание скорее это всё прекратить.

– Мне нужен нормальный кофе! – единственное решение, которое смогла принять в этом осознанном бессознательном.

– К «Лимону» тогда надо.

В «Лимоне» было всё как в Греции. Хочешь сухую лапшу – покупай, хочешь заварить – там и заваривай. В ларьке продавали сигареты, пиво, и что самое важное – там варили кофе. Рядом с магазинчиком всегда толпились люди. Еще бы, «Лимон» был создан для студентов и алкоголиков. Единственный на районе круглосуточный магазин. А чтобы вы понимали, в том моем две тысячи восьмом году алкоголь можно было купить в любое время суток. Закончилось у вас обжигающее – беги за второй.

– Слушай, Лёш, а Перун путешествовал во времени?

Лёшка был из тех, кто собирались по выходным в поле и бились на мечах. Их женщины варили щи из крапивы, а дети тех, кто постарше, разжигали огонь при помощи трения камней. Лёшка занимался исторической реконструкцией. Вообще, славянская мифология была коньком Фролова – уже потом, ближе к тридцати, он издаст восемь книг из своих мифологических фантазий и заведет ютуб-канал, продолжая по выходным ходить в кольчуге и биться на мечах. А тогда, в двадцать, он просто планировал выжить, потому что столько пить, сколько пили они по пятницам с Лиманским, можно было, пожалуй, только славянскому богу Припегала.

– В мифологию ударилась?

– Головой, кажется. Так что там Перун?

– На самом деле реальной славянской мифологии почти не сохранилось, совсем немного фольклор донес, но там собирали этнографию всего два человека буквально – Веркович и Афанасьев. В летописях краем совсем, имена богов в основном.

– Что, совсем никто не путешествовал? Зачем тогда ваша эта мифология нужна?

– Ну, потенциально Баба-яга была стражем между мирами, изба ее всегда на краю леса стояла, метафорически, как раз на границе между миром тем и этим. Молодильные яблоки время вспять отматывали, но связано ли это с мифами, не уверен. Это если брать славянскую мифологию.

– А что-нибудь типа «уснул дома, проснулся вчера» было?

– В нашей нет.

– В нашей? В моей Адам и Ева по деревьям лазали, яблоки срывали. Яблоки!

– Ну в славянской, фух, – выдохнул глубоко – задела, по ходу, – В индийской мифологии такое было. Царь Мучукунда попросился поспать и проспал несколько веков, а потом раз – и в будущем проснулся, враги разбудили.

– А в прошлом? Летал кто-нибудь в прошлое?

– Марти Макфлай летал.

– А это какая мифология?

– Мифология Эмметта Брауна.

– Никогда не слышала.

– Демидова, блин! – подытожил он красноречивым «блин» мое киноневежество.

Да, «Назад в будущее» я посмотрю в две тысячи шестнадцатом году вместе с Даней. Именно такое же «блин, Демидова» скажет и он. Посмотрю и забуду.

– Короче, это не оттуда, – отряхнулась от своего киноневежества я.

– Ты сегодня странная, Маш.

Я бы вообще себе в тот день не доверяла. Странная Маша – это как-то мягко еще.

– Впрочем, как и всегда?

Не можешь оправдаться – шути. Так учил Кулагин.

– Впрочем, как и всегда, – подтвердил он.

У «Лимона», как и ожидалось, толпились люди – кто-то за кофе, кто-то за пивом. Небольшой ларек в восемь метров с гигантским фруктом на крыше обступили студенты и любители, что покрепче кефира. Чем ближе мы подходили к дверям, тем сильнее доносился запах кофе. Вкусного кофе, который спасал. Невкусный никогда не спасал. Май. Жара. Канун сессии. Кругом студенты. Кайф.

Кофе в «Лимоне» всегда был чуть горьковатым. До сих пор помню вкус его и градус. Это был первый курс, мы только поступили на журфак. И я была остро ориентированным молодым журналистом с четким представлением о том, что если начнется война, я уеду на войну, если будет митинг, я его возглавлю, если будет разбой, я его предотвращу. В общем, я была дотошным, занудным подростком. Желание всегда отстаивать свою точку зрения, искать справедливость и спешить на помощь было настолько гипертрофированным, что из него можно собирать инсталляции для музеев современного искусства. Тогда всё было с этим запахом справедливости.