Михаил Немо - Либертанго

– Кажется, я уже пьяный, – сказал Израилевич и потер лоб. – Мысли путаются.

– Закуси. – Макс положил возле него вилку.

– Я больше яйца люблю. – Израилевич наколол шницель и с подозрением понюхал. – Но я их обычно в гостях ем. А до своих яиц руки не доходят…

Возникший на мгновение образ Израилевича, тянущегося к своим яйцам непропорционально длинными руками, побудил Макса незамедлительно влить в себя порцию.

Он включил радио: говорили о развертывании военной операции «Буря в пустыне».

– Боря в пустыне! – скаламбурил Макс, пытаясь взбодрить почти уже задремавшего Израилевича. – Про тебя, что ли?

– Не про меня, – отозвался Израилевич. – Я не в пустыне.

– Это – как посмотреть. Иудейская-то пустыня – вот она, вокруг нас.

Радио снова и вновь напоминало о правилах поведения при воздушной тревоге, о противогазах, герметичных комнатах и бомбоубежищах. Но после многократного повторения это уже не воспринималось.

Израилевич переместился на койку Ифтаха и, привалившись к стенке, всё-таки задремал. Макс налил себе очередную порцию и, держа в руке стакан, пытался определиться: пора? Или еще нет?

Внезапно радио смолкло, и на фоне эфирного треска отчетливо прозвучали два слова: наха́ш це́фа . В то же мгновение за окном оглушительно взвыла сирена.

Оба подскочили. Израилевич, ничего спросонья не понимая, таращился на Макса, глядя как тот, машинальным движением опрокинув в себя стакан, наколол шницель и оттяпал зубами половину. Израилевич тоже схватил одной рукой стакан с недопитым пивом, другой – вилку и воткнул ее в шницель.

Сирена не умолкала, тошнотворный вой выворачивал внутренности.

– Ракета летит четыре минуты, – сказал Макс. – Полминуты прошло.

Израилевич не знал, за что хвататься. Шаря по столу, он рассовывал по карманам вещи: бумажник, записная книжка… что там еще?!

Макс тем временем влез в ботинки и надел куртку:

– Готов? Идем.

В коридоре хлопали двери и слышался топот, перекрываемый адским воем сирены. Покинув здание, ребята пересекли двор, заскочили в соседний корпус и спустились на три пролета.

– Ялла, ялла! Давайте! Скорее! – поторапливал входящих человек, дежурящий возле толстой железной двери.

Убежище представляло собой бетонный ящик, вдоль стен располагались скамьи. Половину мест уже заняли, народ прибывал. Макс сел на свободную скамью, Израилевич плюхнулся рядом. С другой стороны от Макса сели две перепуганные растрепанные израильтянки и тут же принялись о чём-то возбужденно трещать.

Дверь закрыли и плотно притянули к проему с помощью двух огромных поворачивающихся ручек. Сирену стало не слышно, а может, она наконец умолкла. Студенты тоже притихли, испугавшись собственных голосов.

Постепенно все снова загомонили. Привыкая к ситуации, начали обживаться: кто-то встал и принялся шагать из угла в угол, кто-то, подстелив плед, улегся на пол.

У дальней стены рыдала и причитала американка: что-то о маме, о родной Калифорнии… Ее успокаивали.

Некоторые, надев наушники, что-то слушали.

– Надо было радио взять, – прогнусавил окончательно проснувшийся Израилевич.

– Тут, скорее всего, не ловит, – предположил Макс. – Мы под землей, кругом бетон.

Израилевич потер лоб.

– А как мы узнаем, что можно выходить?

Это был интересный вопрос. Вообще, интересных вопросов было много. Воображение рисовало лежащий над головами студенческий городок в руинах, среди которых стелется ядовито-желтое облако горчичного газа… Газ рано или поздно развеется. Но рано – или поздно?

Истерикующая американка теперь сидела, закрыв ладонями лицо, и раскачивалась взад и вперед. Две соседние с Максом девушки вполголоса переговаривались на иврите – Макс вылавливал лишь некоторые слова.

Израилевич заерзал и принялся рыться в карманах:

– Хочу проверить, всё ли у тебя забрал…

Выложив на колени бумажник и записную книжку, Израилевич извлек из внутреннего кармана вилку.

– Вилка, – сказал он, удивленно ее разглядывая. – Это, наверное, твоего Ифтаха вилка.

– Дай сюда, – сказал Макс, забирая вилку. Мельком взглянув, он сунул ее в карман. – Это моя вилка. Она не может быть Ифтаха уже потому, что Ифтах – израильтянин, а на вилке написано «нерж».

– Нерж? – посопев, произнес Израилевич. – А что значит «нерж»?

– «Нерж» означает, – терпеливо объяснил Макс, – что вилка сделана из нержавеющей стали.

Израилевич потер лоб. Затем поскреб затылок. Издал неопределенный звук.

– Всё-таки я не понял: почему у израильтянина не может быть вилки из нержавеющей стали?

– Ну ты и долбоёб! – не выдержал Макс.

В этот момент сидящая рядом девушка уткнула лицо в ладони, привалилась виском к его плечу и, всхлипывая, затряслась. «Еще одна истеричка», – ужаснулся Макс. Нужно ее как-то успокоить, но как? Иврита он не знает – не по растрепанной же голове ее гладить!

Тут ему показалось, что сквозь всхлипы пробиваются знакомые слова: «нерж», «долбоёб»… Девушка отняла руки от лица – по щекам катились слезы, но она смеялась.

– Это твой друг? – не унималась девушка. – Я тоже… я тоже хочу с ним дружить!

И она, вновь уронив голову Максу на плечо, мелко затряслась.

Вторая девушка недоуменно взирала на подругу. Макс встретился с ней глазами и состроил гримасу: ума, мол, не приложу, что можно сделать.

Тем временем первая девушка, слегка, вроде, успокоившись, вытерла слезы и обратилась к Максу:

– Как зовут твоего друга?

– Израилевич, – не задумываясь, ответил тот.

Девушка вновь пала ему на плечо.

В полседьмого утра убежище отперли снаружи (в течение ночи отдельные личности порывались сами открыть дверь и сбежать, но их дружно удерживали, взывая к благоразумию). Выяснилось, что отбой воздушной тревоги прозвучал через час после ее начала, несколько выпущенных Ираком ракет «Скад» попа́дало в Тель-Авиве и окрестностях, погибших, вроде бы, нет. Таким образом, студенты, оказавшись заложниками собственного страха, напрасно протомились ночь под землей.

Напрасно ли? Во всяком случае, Марина и Макс, выбравшиеся поутру из глубин подземелья, знали теперь друг о друге всё. Или почти всё. Помимо ленинградского происхождения их единило большее: вселенская тоска и извечный ее спутник – жажда.

Прежде чем направиться к остановке, Марина истребовала у Макса адрес и пообещала завалиться к нему «с бутылкой чего-нибудь». Тот не особенно поверил: одно дело обещать, а другое – по трезвому размышлению завалиться к фактически незнакомому человеку, да еще с бутылкой. В общем, Макс, хотя и был взволнован таким знакомством, не слишком рассчитывал еще когда-нибудь увидеть Марину.

Придя домой, он влез под душ (война войной, а горячая вода по расписанию), и с четверть часа простоял под раскаленной струей. Затем в облаке пара вернулся в комнату, упал на кровать и умер до вечера. А вечером, по своему воскресению, узрел чудо: пред ним явилась Марина – прекрасная фея из сказки, да не просто «с бутылкой чего-нибудь», но и с целым пакетом деликатесной снеди.