Михаил Немо - Либертанго

И русский этот однажды исчез. А спустя два месяца встречаю его здесь – на Барбадосе, – по другую сторону океана! Впрочем, не удивительно: Барбадос – самый восточный из Карибских островов, сюда многие заходят. Оказалось, ему сказочно повезло: вписался на парусный катамаран. Там и экипаж – четверо, и капитан, вроде, ничего. Вчетвером плыть – не то, что вдвоем: повеселее, наверное. И тоже лишь за еду заплатить пришлось.

Деньги, конечно, вечная заноза – всё время подсчитываю, на сколько еще хватит запасов. Русский этот увидел мои заморочки и говорит: так же, мол, парился, но уже с неделю, как перестал – деньги закончились, а с ними и проблемы. Еда-то здесь есть: он научил, как ее раздобыть.

Я спрашивал, какие у него теперь планы, но он сначала отшучивался, а затем и вовсе отказался об этом говорить. Придумал, наверное, как заработать, а может, яхту себе нашел. Боится спугнуть удачу.

Выждал, пока последний человек исчез с пляжа. Теперь в отсвете неполной луны угадываются лишь маленькие барашки набегающих волн. За ними – много дальше – одинокие светлячки стоящих на рейде яхт. И совсем уже далеко – огни проходящих танкеров, контейнеровозов и круизных лайнеров.

«В здравом уме и твердой памяти…»

Раздеваюсь и складываю вещи под одной из пальм: футболка, шорты, трусы, сланцы.

Пересекаю полосу песчаного пляжа и медленно захожу в воду: она теплее воздуха, похожа на остывший бульон.

Ноги ощущают морское дно – последнюю земную твердь.

С каждым шагом дно уходит всё дальше. Вода выталкивает, невесомость нарастает. Идти уже трудно, пальцы ног еле цепляются за грунт… На цыпочках… еще чуть-чуть… еще шаг… последнее касание… и – поплыл.

1988 год

Ленинграду уже недолго оставалось быть Ленинградом, но едва ли кто о ту пору об этом догадывался. И подавно не чаяли перемен Макс и трое его друзей, забравшиеся в этот солнечный день на одну из питерских крыш. Друзьям лишь хотелось скрыться от всего мира и хоть на мгновение забыть о школе, родителях, грядущем поступлении в институт, нависшей над ними армии… О нескончаемых обязательствах перед жизнью.

С этих проведенных на крыше часов мы и начнем отсчет Максова иномыслия, обусловившего ход его жизни.

В тот день отменили два последних урока, и, выйдя на улицу, друзья обнаружили великолепнейшую погоду – первое в этом году майское солнце. Тут же договорились, что отправятся по домам, а через час встретятся у магазина, и если там не повезет, то где-нибудь да повезет – в такую погоду вообще не верилось, что бывает иначе. Да и не дома же сидеть, не к экзаменам же готовиться, в самом-то деле!

И повезло: в давке, едва не с дракой была взята за десять рублей бутылка «Русской» – самой, как считалось, паршивой из имеющихся в продаже водок.

Оттуда пошли на Куракину Дачу – бывшее имение князей Куракиных. Теперь это был городской парк, где стояла их родная ненавистная спецшкола с английским уклоном, служившая до революции сиротским приютом. И в этом парке изо дня в день, из года в год друзья разгуливали, отирая скамейки и кусты, топтали тропинки, швыряли коряги в пруд, и каждое дерево, куст, скамейка, тропинка дышали историей. Их историей, важнейшей из всех историй.

По дороге к парку обследовали автоматы газировки в надежде на чудо: вдруг найдется стакан, не украденный до них. Но чуда не случилось, и решили пить из горла́.

Уже в самом парке подвезло: обнаружилась старушка в платочке, как с картинки, предложившая граненый стакан из расчета, что так управятся быстрее, она заберет бутылку и двинется дальше – на свою каждодневную охоту за стеклотарой.

Впрочем, Максу не казалось, что здесь им так уж и посчастливилось: пить из стакана, которым пользовалась до них толпа алкашей. Он даже предложил всё-таки пить из горла́, как задумывалось. Но друзья урезонили: надо быть выше этого, а бабка – молодец, плохой стакан не подсунет. Резоны были убийственные, спорить бессмысленно. Веских же причин противопоставлять себя коллективу у Макса пока не имелось.

Питие давалось с трудом: было столь гадко, что прежде, чем залить в себя порцию, требовалась мобилизация всех без остатка душевных сил – как перед прыжком с высоты или в ледяную воду. Закуску не предусмотрели, поэтому водку «закуривали» или занюхивали рукавом (ритуал, подсмотренный в каком-то фильме).

Стакан пускали по кругу. Чокаться, понятное дело, не могли, но тост был произнесен: «За нас с вами и за хрен с ними!» Формула наиболее точно выражала их подростковое мироощущение.

Пили вообще-то втроем: Женя был непьющим и некурящим, но бессменно присутствовал, являясь всегдашним свидетелем и летописцем подвигов друзей. Максу же в силу деликатности психики и организма питие давалось тяжелее, чем остальным, и Женя ему ассистировал: держал сигарету, пока тот собирался с духом, и, как только Макс «опрокидывал» и отдавал стакан следующему, незамедлительно совал бычок ему в руку. Такая бескорыстная верность общему делу дорогого стоила.

Пьянели быстро – не столько от выпитого, сколько от осознания самого факта, что пьют. Старушка околачивалась вблизи, и Леха вообще не к месту расчувствовался:

– Бабка – человек! – почти рыдая от умиления, высказался он. – Надо ей рупь дать!

Леху с легкостью отговорили, тем более что рубля у него, скорее всего, не имелось.

Настало время решать, что дальше. Драгоценные моменты опьянения хотелось провести с толком, и четверка направилась к Максову дому: тамошний чердак облюбовали давно, а сегодня погода располагала и к выходу на крышу.

Дом был сталинский, семиэтажный. Макс жил на пятом. Худшее, что могло произойти сегодня с друзьями – что их «зажопят родаки». Это понимали и боялись. Но было еще не поздно, вероятность досрочного прихода родителей невелика, поэтому Макс даже рискнул зайти в квартиру за водой: сушняк уже давал о себе знать.

Взяв стеклянную трехлитровую банку (их много, родители не заметят) и наполнив из-под крана, он выскочил на лестничную площадку, где нетерпеливо топтались остальные. Компания крадучись поднялась еще на два этажа, затем еще на один пролет и зашла в незапертую чердачную дверь.

Зажимая носы и хрустя голубиным пометом, проследовали по ведущему к слуховому окну дощатому настилу и по очереди вылезли на крышу. Крытая жестью, местами она была замазана черной смолой. Плавясь на солнце, смола пахла.

Крыша скатывалась к перилам, ржавым и небезопасным на вид. Саня, самый из всех отчаянный, подошел к краю, потряс перила так, что всё зазвенело и загудело, и харкнул в сторону дома напротив. Затем уселся на скате.