Полина Amparo - Жидкий Талмуд – 25 листков клёна

Сколькие в мире – сейчас – лежат в кроватях инвалидных, лежат с искрошенными костьми. Лежат без разума и интеллекта, – вне силы мечтать создать что-то вне себя, кроме тягот? Сколькие отдали бы все дни оставшиеся – чтоб сойти с постели отчей, взмахнуть руками бархатными и развеять тягость прошлого по Воздуху ? Сколькие отдадут всё – чтоб поделиться, что чувствуют?

~

Некий декан некоего университета обсуждает свою заинтересованность о поступлении одного тупицы. Речь – разумеется – обо мне: пятнадцатилетнем, не знающем и не видящем ничего кроме мечты, – и всё-же позволяющем вести себя, ослеплённый неопределённостью (у кого же не было мечты без карты к звезде-путеводу? – у меня и сейчас затруднения с точностью той). Мечтатель пойдёт, ослеплённый обещанием, по стопам самого беззначного действа, – и там встретит лучи путевода, обвязанный петлёю мирского, смотрящий на родину-Венеру напоследок.

Помню наставления получить Ультрафиолетовый Диплом о Загадочном Образовании Университета Бравых Умниц, – помню старание без осознания, помню непонимание: видят ли сами педагоги – о чём рассказывают… Верен ли предмет, изучаемый по учебникам – на примере истории – не ведаю, – но помню сочинение по истории, на тему «Изучение истории для аутентификации художественного материала» – и одобрение педагога. Многие идут в мясорубку, поскольку не знают куда идти дальше; другие – по смиренности; в моём случае – из обещания: дальше будет интереснее (после жизни, хотели сказать), – ни слова интересного в канве биомассы, мне не встретилось, – кроме «Человечество – сброд, нуждающийся в вожде» от педагога-весов.

Первый курс продержался – второй же не переносил, от студентов, тем и расписаний. Помню однажды – пришёл на семинар к педагогу, чьи пары пропускал до последней, – и поделился с ней, на английском, отчего не в силах посещать лекции: она похвалила моего преподавателя английского и рассказывала, что – если не противиться – будет только хуже и из солянки интеллектов на её парах нет и единого превосходящего меня, – и нужно противиться, – слушал её и слушал, опьянённый благозвучием голоса и милостью образа идеальной француженки, – коря себя за пропущенные лишь её лекции, готовый посещать десятилетие лишь её, чтоб жестикуляции матери, подносящей сладость к дитя, были адресованы мне, пока ветер времени не смыл молодость с лиц наших, а песок не сковал сердца… Быть жертвой – пустое; быть хищником – хуже; – мне наскучила тревога – однажды пришло днём, когда нога моя – пройдя тысячу миль – не направится в сторону прошлого, – где бы ни был и в объятиях чьих не оказался.

Студенты были грубы, зажаты, отроки разбитых надежд; помню шквал агрессии от одногрупницы, на вопрос, который задавал себе каждую ночь и рыдал ответом: «Чем займёшься – когда все мечты исполнятся». Немногие скрашивали студенчество, сбившиеся и новообретающиеся в парах гормонального шквала; педагоги – некоторые – были мне ближе, – особенно – в языках: каждый преподаватель литературы и английского, из встреченных мною и встретивших меня, – любовь до последнего вздоха, – увы, многие не произвёдшие вне себя и строчки, пленники чужих озарений.

Носила такие-же кеды и прожидала пару отменённую. Помню, к дням тем отважился вернуться за струны, – присел на скамейку к ней и – «Что в ушках?» – завёл самое тёплое и самое холодное, знакомство.

Прогуляла со мной – впервые – в Парке Лунном: ознакомилась с этюдом – где вылепливал привычное по-собственному, – и сказала: Тебе дано писать классику, – приятно, иногда, поверить Весам. Встретили знакомую-тельца, прогулялись по лесу, – телец оставила наедине, не в лесу – но близ парковых скамей. Вспоминаю с сожалением – о поступках о своих: иногда – стоило действовать, обнимать, говорить и чувствовать намного иначе, нежели подсказывала инерция мира – обещавшего интересности и грозившего карой за противление.

Хватило бы теперь мне, смелости собрать вещи, уйти из дома и переехать, подобно себе шестнадцатилетнему, к едвазнакомке, – не предупредив ту? Девочка без внутренних половых дифференций, поделилась кусочками из детства и приняла, не рассказав про призрак из зеркала. Призрак жил в зеркале – и выбирался на променад-квартирник: метал в нас тарелки, отключал горячую воду когда смывали масло послемассажное, скрипел паркетом, делал нам выйти в окно и являл прочие радости со-жития с призраком.

Вторая, о чью плоть нежился, – вторая – шептавшая про любовь, – и первая из сказавших напоследок: «вновь влюбилась не в того человека…». Расставание оставило у неё три томика манги (прощай, библиотека), чехол гитарный (утеплённый) и ещё что-то. Многим нужны десятилетия – мне же хватило месяца-двух, чтоб ощутить, какого это – когда принимают всё время и не одаряют и лепестком благодарности (и теми двумя).

Женщины, мужчины, – кто мне ни встречался, – кажутся уязвимее и ранимее, сколь дольше знаком с ними. Помню, жил у неё, – затем – она у меня, в созданном нами потоке безумия: каждый хотел отвлечься, – что же привлекало к ней, если не молодость и пары гормонов… Поздно обнимать на прощание – через пять лет, – но было бы неплохо.

Нравилась каждому – кроме меня, – образ развеивался, или не был образом. Помню её – «У меня есть деньги» – когда угостил мороженым с корицей и не смог разобрать природы некусабельной палочки принесённой… Жизнь вкусна воспоминаниями о мгновении – когда однажды пробралось в сейчас, – и не остаётся другого, умирающему, нежели быть собой.

Весы выслушала историю о тяготении – и просила, чтоб не убивал себя. Дождь стучался к нам, – не открыли – но наблюдали бурю в небесах, кричавшую: оставь её – и следуй зову сердца. Никогда не поздно – собраться и уйти бессловно, от наскучивших.

Хорошее, плохое, – окрасы одного; что-то свило нас – и поздно отрицать, – и стоит принять то, в пяти тысячах шагов от воспоминания. Нарушать обещание не постыдно, – но благодать тебе, за минуты волшебства, что мы уделили в соприкосновении.

Ушёл от неё, в конце первого курса. Покинул Академию Бравых Умниц – на втором курсе, – и отправился в странствие. Ради Мечты.

~

Тяжело не сожалеть о уюте, которому не знаешь цену, – в окружении незнакомцев, каждого – с историей, – тяжело встречать многое и многих впервой, – и каждый, незаметно дня тебя, влияет на тебя, – можно выбрать окрас, но не отсечь то. Рассказывал себя по-новому: каждой кампании – иную версию ществия своего, – запутался и вдохнул глубже чем когда-либо. Многие воевали, убивали, грабили, – некоторые ели человечину, и один показал на мне размер своего пиршества, блюда для брошенного смерти в пасть: от бедра левого – до стопы.