София Лоренцо - Карина

Когда я первый раз украл ее от всех и увез в Париж, я как настоящий архитектор конечно же не пошел с ней на Эйфелеву башню. Для меня это было слишком заезжено и банально. Я бродил с ней по небольшим улочкам с раскрашенными в разные цвета домами. Их знали только знатоки, к которым в силу профессии относился также и я. Некоторые улочки вдруг заканчивались бесподобным видом на весь Париж. Мы стояли там, замерев от восторга и даже не хотели проронить ни слова, чтобы не испортить впечатление от волшебного момента. Потом мы поворачивались, без слов понимая друг друга, и шли молча до какого-нибудь ресторанчика и лишь там, обсуждали увиденное и стили зданий, так искусно спрятанные от огромного потока туристов. В Париже, этой столице гурманов, сервис был всегда не самым лучшим. Французов мало волновало, был ли ты голоден или просто зашел что-то выпить. Нужно было быстро все выбрать, пока тебе принесли меню и, поймав официанта, заказать желательно все сразу, чтобы потом не ждать его часами. Поэтому во Франции мы сначала быстро определялись с блюдами, а лишь потом начинали долгие разговоры с обменом впечатлениями. Как я не уговаривал ее, она так и не захотела есть устриц и улиток. А я уминал их за обе щеки, глядя на выражение ее лица, в котором было немое недоумение по поводу того, как я мог это есть. Что касаемо еды, наши вкусы не всегда совпадали.

Потом мы как-то встретились в Лиссабоне и решили поехать севернее, в город Порто. Мы хотели продегустировать портвейн и покататься по заливу на старинных лодках. Я приехал туда из Испании на машине и мы, не долго думая, рано утром отправились в новое путешествие. После посещения винодельни и прогулки по улочкам с домами, фасады которых были украшены кафелем с синими узорами, мы зашли поужинать в старинный ресторанчик с видом на море. Я смотрел из окна ресторана на пейзаж и на меня нахлынуло ощущение дежавю. Что-то очень близкое из юности вспомнилось мне, и я рассказывал ей о моих поездках на курорт Вальпараисо на совсем другом континенте, о так называемом городе моряков и поэтов. Valparaiso переводится как «Райская долина». Он как бы разделен на две части, сильно отличающиеся друг от друга: Верхний и Нижний город. Верхний город был для меня намного интереснее. В нем находятся изумительно живописные улочки с разноцветными домами, весьма удачно дополненные уличным граффити, церкви, небогатые жилые кварталы, карабкающиеся по крутым склонам, и, как это часто бывает в портовых городах, колоритные и приветливые жители. Эти разноцветные, ползущие на холм дома, когда я смотрел на них, стоя внизу на пляже, всегда мне напоминали лоскутное одеяло, которое в разных цветовых сочетаниях можно было встретить во многих странах Латинской Америки. Они были ужасно похожи на этот португальский город, где мы как раз были с Кариной. Обе части Вальпараисо связаны между собой старинными фуникулерами, езда на которых в начале для меня тоже казалась приключением.

Я был фанатом Пабло Неруды, у которого был там дом. К счастью, Карина разделяла мою страсть к этой известной личности, и мы много часов подряд могли обсуждать его стихи. Неруда обожал море и мечтал о мореплавании, но страдал морской болезнью, поэтому ему не удалось воплотить свою мечту в жизнь. Но благодаря этой мечте, он нанял хороших архитекторов и построил в разных местах Чили три дома. Все в виде кораблей. В его пятиэтажном доме в Вальпараисо были окна-витражи. В его стилистике знаменитый поэт тоже воплотил свою любовь к морю. Верхний этаж дома был сделан в виде капитанского мостика: отсюда Пабло любил смотреть на море и наблюдать за фантастическими вспышками предновогодних фейерверков, которыми славился этот приморский город.

Сидя в Вальпараисо в каком-нибудь ресторане на склоне холма, откуда открывался изумительный вид на море, я наблюдал за движением троллейбусов и прогуливающимися по набережной парами. Иногда ездил поваляться на пляже в соседний курорт Винья-дель-Мар. Морские львы чувствовали себя хозяевами побережья. Они нежились на камнях или бетонных сооружениях прибрежной зоны, абсолютно не обращая внимания на людей, проходящих мимо. Такое я видел еще раз только годами позже в Сан Франциско, когда был там на какой-то конференции. Звери, которые исторически были полноправными хозяевами тихоокеанского побережья, не хотели уступать людям свою стихию и как бы напоминали им, что они были здесь главными, не позволяли вмешиваться в свою жизнь. Немного севернее можно было даже встретить пингвинов, которые назывались по имени великого исследователя Александра Гумбольдта. Мне нравилось сидеть в маленьком ресторанчике в какой-нибудь рыбацкой деревне на берегу и наблюдать за неуклюжими пингвинами, живущими своей параллельной жизнью.

Карине нравились мои рассказы о жизни и о моих путешествиях. Мы побродили по пляжу возле Порто и поехали обратно в Лиссабон. На следующий день ей нужно было улетать, и мы решили вернуться, чтобы на следующее утро спокойно позавтракать в ресторане с видом на статую Христа на другом берегу Рио Тежу.

Она тогда была еще в чем-то наивной в своих представлениях о жизни. Карине ужасно хотелось работать в ООН. Я же бывал там слишком часто, чтобы понимать, что это не ее. Однажды я взял ее с собой в Вену. Мне нужно было присутствовать на нескольких заседаниях и я оформил ее своей ассистенткой. Ее счастью не было предела. Она сидела в одном из рядов этого огромного зала. Я сидел на местах для важных персон. Шла презентация. Она увлеченно слушала. Мне тоже пришлось выступить по моей теме. Я видел, как она светится от счастья даже с того далекого ряда, где находился. Моя Карина… Эти пару дней для меня и для нее ничего больше не существовало. Были только наши шутки про политику и обсуждение Организации Объединенных Наций. Если бы знала мировая общественность, что иногда, сидя на заседании ООН и делая вид, что набрасывал важные заметки, я на самом деле писал ей любовные письма, но не отдавал, в то время, когда обсуждались темы глобальной значимости и меня даже иногда снимали для телевиденья и фотографировали для газет. Я сильно устал от проституции этого учереждения и уже не верил, что мог чем-то повлиять на какие-то решения. Поэтому сдался и занимался тем, что считал на данный момент правильным.

Я показал ей самые важные изюминки Вены. Карина, заядлая любительница фотоискусства, забыла фотоаппарат, и мы пришли к выводу, что лучшими были именно те фото, которые не сделал. Мы складывали большие и указательные пальцы в «фотографическую рамку», делали вид, что снимаем, потом сравнивали у кого «получилось лучше» и смеялись до слез. Я даже в этот раз тряхнул стариной и пошел с ней в латиноамериканский клуб, где мы танцевали сальсу. Держа ее в своих обьятьях и вдыхая аромат ее тела, я собирал в кулак всю свою волю, чтобы не начать ее целовать. Я танцевал этот танец ужасно. Она смеялась и продолжала танцевать со мной дальше. При этом мне пришло на ум, что те, кто не понимал слова этих песен, были просто счастливчиками. Для меня всегда было абсурдом видеть веселые довольные пары, радостно отплясывающие под слова песни вроде: «Ты разбила мне сердце, ушла к другому, я в полной депрессии и умру без тебя». В другие дни мы ходили на концерт классической музыки или в картинную галерею на выставку картин какого-то сумасшедшего художника, и у нас было одно мнение об этом искусстве. Я не знал, откуда она брала все эти знания и как у нее получалось просто видеть и чувствовать так же, как я. Каждый раз, когда мы встречались, она поражала меня чем-то новым, что потом занимало мои мысли несколько дней, а иногда и недель. Я даже как-то в шутку попросил ее написать для меня «инструкцию по ее эксплуатации», чтобы знать, как с ней лучше обращаться, чтобы не было сюрпризов. Смеялись долго.