Анри Коломон - Дама, Сердце, Цветы и Ягоды. Из романа «Франсуа и Мальвази»

Наконец когда все было готово и приготовлено, господа-французы с Менорки расселись за длинные столы, расставленные по двору, пока еще не начало темнеть. И весь вечер с заходом на ночь при кострах подсвечиваемо и обогреваемо был проведен ими в самом наиприятнейшем духе.

Весь последующий месяц Шандадский замок представлял из себя внутри огромный солдатский лазарет из комнат-палат, пахнущих различными лекарствами, бальзамами и запахами аптечки, которые испускали от себя постели с тяжело раненными и те кто мог ходить, но был и сам мотан-перемотан, и обильно сдобрен мазями. У графа де Гассе все тело начиная от головы до пояса было перемотано белой материей и рука получившая основной удар выстрела дробью, висела на повязке. Кольчуга в данном случае не помогла или помогла плохо. Но чем лежать, де Гассе предпочитал находиться в движении, лишь накинув на плечи некое восточное одеяние, очень напоминавшее европейский сюртук, но укороченный. И хотя аббат Витербо с доктором д’Оровиллом каждый раз перевязывая его, строго настрого приказывали лежать и как можно меньше шевелиться, эти правила лечебной практики, как им, так и многим другим не выполнялись вовсе, да и как можно было улежать, когда за оконцем чувствовался яркий солнечный день и деньская суета. И снаружи замкового корпуса Шандади представлялся таким же оживленным как и в день предшествовавший штурму. Однако не все остались живы до нынешних прекрасных дней, не многим более шестидесяти насчитывали теперь ряды французов, расставшись со своими в церквушке и на кладбище ближайшего селения. Особенно большие потери понесли моряки, но коренастый здоровый Тендор и заметившийся бросатель лота Арман, выжили, оставшись с половиной из своей команды. Объяснялось сие соотношение тем, что им выпала участь защищаться против англичан и основной натиск второй части штурма с ними вступившаяся, так же пришелся на ту стену, где они стояли и выстояли, полягши почти все… Затем ещё должно быть умирали от заражений – бича того времени и жаркой погоды. Потом и кровью исходившиеся все были к доктору д’Оровиллу, но благодаря стараниям выше обозначившихся медиков, постепенно поднятые. Никто будучи доставленным на постель в руки доктора д’Оровилла не скончался после, какими бы тяжелыми и смертельными не казались полученные раны, в каком бы безысходном положении не пребывал принесенный раненный, ему самым наибыстрейшим и наименее болезненным образом производилась операция по удалению пули и залечиванию раны. Ни каких заражений при том не случилось благодаря особым мазям-бальзамам. Но особенно много работы на всю оставшуюся часть ему и его сподручным пришлось производить после окончательного снятия осады, когда тяжело раненными и убитыми оказалась заваленной вся стена примыкающая к башне, еще которую можно по праву назвать д’Олоновской – единственному, кто отделался ударом в лицо, по долго светившемуся потом месту. На других же участниках обороны изобиловали огнестрельные раны не предохраненные даже теми же сетками.

Та ночь представлялась кошмарной, тяжело раненных несли и вели один за одним; их казалось было больше, чем оставшихся невредимыми, это и было так на самом деле, потому что таковых и легкораненных осталась самая малость. Характерная черта: преобладание опасных ранений над смертельными может и объясняло то обстоятельство, что осажденные французы были хорошо защищены фортификацией и как никак и сетками…, но в пробитой во многих местах сетке-кольчуге вынесли со стен де Сент-Люка. Он умер на руках.

Смерть Монсеньора сыграла все же решающую роль в удержании замка за собой. Потом они ходили к скалам смотреть как все было в ту памятную ночь. Кто мог полезть, полез по тому пути, которому лезли Мачете и Франсуа. В этот раз шевалье показалось здесь все совершенно другим, нежели он представлял. В памяти его остались совершенно другие картины и впечатления. Днем же на свету пропадали и ощущения зажатости, и при взгляде вниз не черная темнота, а теневые заросли акации и прочего кустарника, зеленого, но не густого, виделись им.

Каждый желающий имел возможность расположиться на том месте откуда велась стрельба.

Постепенно по мере все дольшего проживания в Шандади, жизнь французов все более и более чаще выходила наружу за рамки резко очерченные стенами и всегда запертыми воротами. Кроме тех двух раз, что они выезжали вместе с монахами-августинцами везти на похороны своих погибших товарищей и того раза, что массово выходили к скалам, их бытию постоянно приходилось сталкиваться с внешним пространством, попервой казавшимся враждебным и опасным. Ворота все чаще и чаще оказывались раскрытыми, выливая внутризамковую жизнь наружу, вместе с выгоном табуна выгуливаемых на поле перед воротами коней, каждый день. Так же каждодневно выезжали к ручью пополнять запасы свежей воды. Но постоянно, когда бы то ни было закрыты ворота или открыты, на башне и на крыше корпуса под тентом всенепременно был выставлен дежурный караул при смотрительном приборе графа.

Одинокое серо-коричневое сооружение Шандади, которое уже привычно было видеть со стороны, не казался теперь более островом, или как его называли «кораблем» в безбрежном оторванном пространстве… Из Калатафими прослышавшей через папашу Бонанно о новых владельцах замка и их отношению к нему, охотно привезли им требуемого фуража. Так однажды утром к ним в ворота постучались, но так тихо и ненастойчиво, что никто ничего не заметил. Стук «из-под низу» повторился опять. Со смотрового оконца башни выглянули и поглядев некоторое время в раздумии вниз, а потом по сторонам крикнули вниз чтобы оттуда убирались.

На третий настойчивый и продолжительный стук клюкой в добавок с недовольным ворчанием слабо вырывающимся из шамкающего рта Мачете обратил внимание и быстрым шагом поспешил к воротной калитке открывать, появившийся перед высоким порогом дед моментально отвесил ему удар клюкой по плечу.

– Пошто так долго не открывал? Столько ждать заставил! – пояснил дед. – Всегда открывай раз стучусь, – продолжал он в успокоившемся ворчливом тоне, опираясь на руку Мачете и с помощью его преодолевая высокий порог. Дед, в одежде библейских времен, холщовой и висящей полами до самой земли, волочась по ней ни слова больше не говоря пошел на дальний конец двора к расставленным столам. Длинная дедовская бородка раскачивалась словно на ветру. Наблюдавшим за сценой встречи важного гостя Мачете пояснил кого они принимают. То был ни кто-нибудь а Люцифер-отшельник, по-видимому тоже в свое время известная на всю округу кличка. Франсуа и самого смех разобрал, когда он сказал находящимся поблизости перевод прозвища.