Рувим Фраерман - Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца

— А где Тишка? — спросил вдруг Вася.

— О ком вы думаете, сударь! — горестно воскликнула тетушка. — Этот испорченный раб там, где и надлежит ему быть.

— Почему испорченный? — спросил Вася.

— Не надоедайте мне вашими вопросами, сударь, — отвечала тетушка, начиная гневаться все сильней. — Я отправлю вас немедленно в Петербург, в пансион, где вы будете пребывать до поступления в корпус!

— Если вы наказали Тишку, тетушка, то это несправедливо,— стоял на своем Вася. — Виноват во всем я один: из-за меня он упал в лужу, я же приказал ему кататься на нашем корабле «Телемаке». Я прошу наказать, если то нужно, только одного меня.

— Вы самонадеянны не по возрасту, — отвечала тетушка, поднимаясь с кресла. — Посидите эту неделю дома и подумайте хорошенько над тем, что вы сделали и как вы говорите со мною. И молитесь... да, молитесь нашему милосердному творцу. Я тоже буду молиться за вас. О том же буду просить и отца Сократа.

И тетушка, протянув Васе для поцелуя свою белую, но уже тронутую восковой старческой прозрачностью руку, быстро вышла из классной.

Вася остался один. Белела раскрытая книга на большом дубовом столе.

— Одиссей, сын Лаэрта... Тишки не было.

Вася подошел к окну и распахнул его.

За окном стояло теплое ясное майское утро. Чистый и вольный ветер приносил с собой из березовой рощи запах распускающейся листвы, крик грачей и далекое кукованье кукушки.

Вася долго смотрел из окна вдаль. Его неудержимо потянуло из этой скучной классной комнаты на волю, в поле, в лес, к пруду, который теперь казался особенно притягательным. Свобода, о которой еще вчера он не думал, так как никто ей не угрожал, сегодня сделалась мучительно сладкой. Одиночество показалось Васе нестерпимым. Ему стало жалко самого себя, закипевшие в груди слезы подступали все ближе и ближе к горлу, вдруг брызнули из глаз и потекли по лицу.

Над ухом его раздался старческий дребезжащий голос. Вася быстро вытер слезы и обернулся. Перед ним стояла маленькая седенькая старушка и печально смотрела на него.

Это была Жозефина Ивановна, его гувернантка и терпеливая наставница в науках.

— Базиль, — сказала она, — почему вы не учите Одиссея?

— Потому, что он мне надоел, — ответил Вася.

В минуту гнева ему очень хотелось сказать этой крошечной француженке, что и она надоела ему, как и все другие в этом доме, который они обращают в тюрьму для него. Но, вспомнив ее постоянную доброту, ее простые рассказы о тяжелой жизни в родной Нормандии, о том, сколь горек и случаен был ее хлеб на чужбине, он сдержался и сказал:

— Задайте мне что-нибудь другое, мадемуазель Жозефина. — И, помолчав немного, спросил с прежним упрямством: — Где Тишка?

Старушка приложила палец к губам.

— Тишки нет, — ответила она шопотом, оглядываясь по сторонам. — Тетушка приказала, чтобы он пошел в свой дом, к своей маман. Я вам принесла другую книгу, Базиль. Когда вы не будете сердиться, вы ее прочтете. Я нашла ее в шкафу у вашего папа.

Вася взял из рук француженки книгу и, даже не заглянув в нее, отложил в сторону.

Жозефина Ивановна вышла. А Вася решил тотчас же, несмотря на запрещение тетушки, покинуть классную и итти разыскивать Ниловну, которая одна могла знать, где Тишка.

Старший сын многодетной вдовы, птичницы Степаниды, Тишка попал в господский дом после долгих хлопот матери перед нянькой Ниловной и няньки Ниловны перед тетушкой. Степанида радовалась за него и гордилась им, забегая иногда на кухню, чтобы хоть одним глазком взглянуть на свое детище, щеголявшее теперь в мундирчике со светлыми пуговками во всю грудь. И вот теперь все пошло прахом. И виною Тишкиного несчастья был он, Вася, он один!

Вася решительно перешагнул порог классной и тут же столкнулся с Ниловной. Несмотря на то, что Ниловна была стара, куда старше тетушки, ни единой сединки не было еще в ее туго зачесанных, черных, как смоль, волосах.

— Ты куда это, батюшка? — строго спросила она, загораживая Васе дорогу.

— Нянька, это верно, что Тишку прогнали? — обратился к ней Вася.

— Чего, чего ты? Гляди-кось! Эка важность — Тишка! — отвечала нянька своим бабьим баском. Но в скорбном выражении ее голоса Вася услышал упрек себе и понял, что няньке жалко бедного Тишку.

— Нянька, — сказал Вася, — в этом я виноват...

— Виноват аль не виноват, а Тишка должон понимать, — не маленький, чай, — что не господское он дитё. Вишь, тетушка разгневалась на тебя. Иди-ка, батюшка, в горницу.

— Никуда я не пойду! — крикнул Вася. И, отстранив старую няньку от двери, он выбежал на широкий подъезд гульёнковского дома.

Тишка сидел на краю дороги у просторной луговины, на которой паслись гуси. Правда, это был уже не тот блестящий казачок, которому завидовала вся деревня. Вместо мундирчика со светлыми пуговицами на нем была холщевая рубаха, перехваченная подмышками веревочкой. А из-под рубахи виднелись теперь худые исподники.

Тишка мастерил дудочку из лозы и не слышал, как к нему подбежал Вася.

— Тишка, что ты тут делаешь?! — крикнул тот, едва переводя дух от быстрого бега.

— А вот... — указал Тишка на дудочку с таким видом, словно век этим занимался и будто ничего, кроме этого, не было: ни бурного вчерашнего дня, ни мундирчика со светлыми пуговками.

— Что с тобой было? — спрашивал Вася, опускаясь подле Тишки на траву.

— А ничего не было, — неохотно отвечал тот, поглядев на Васю своими синими глазками, и задул в свою дудочку, издававшую несколько унылых свистящих звуков.

— А мать? — спросил Вася.

— Ух, мать чисто облютела, — спокойно ответил Тишка, продолжая возиться со своей дудочкой.

Вдруг Вася услышал позади себя чей-то тонкий голос.

— Матка взяла хворостину да как начала охаживать его со всех боков! Вот страху-то было! Тишка вопит, гуси гогочут, маманя плачет. И-и-и! Страсти господни!

Вася быстро обернулся. За его спиной стояла сестренка Тишки, Лушка. Вася внимательно посмотрел на нее. Он много раз видел эту худенькую веснущатую девочку, но никогда не слышал ее голоса. Она всегда молчала, словно у нее не было языка.

Теперь Лушка заговорила, и Вася впервые заметил, что ходит она в пеньковом мешке с прорезами для головы и рук и что волосы ее, такие же белые, как у Тишки, выстрижены овечьими ножницами: вся голова ее была в плешинах.

— Страсти господни! — повторила Лушка. Вася еще секунду смотрел на нее.

— А почему ты ходишь в мешке? — спросил он.

— Иного чего одеть нету, — отвечала Лушка. — А разве худо? Мешок новый, господский. Гляди, не скажи тетеньке, а то и его отберет, как Тишкину одёвку. Буду тогда голяком ходить.

Лушка громко засмеялась. Но и в ее громком смехе и в словах Вася услышал упрек себе, и ему захотелось хоть чем-нибудь загладить свою вину перед Тишкой и этой худенькой девочкой, одетой в мешок.