Рувим Фраерман - Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца

Он захлопывал книгу и с пылающей головой уходил на пустынный берег и бродил там до утра. В эти часы он целиком углублялся в себя, охваченный непоколебимой решимостью добиться намеченной в жизни цели.

Летом дядюшка Максим Васильевич прислал Васе из Москвы письмо:

«Тетушка Екатерина Алексеевна волею божьей помре. Имение твое, Вася, осталось на руках бурмистра Моисея Пахомова, великого татя и мошенника. Доходы вовсе перевелись. Люди говорят, что хозяйство идет в разор. Без отступа возьми увольнение от корпуса на сколько дадут и езжай в Гульёнки, сгони Моисея и поставь на его место человека честного, пока еще есть время».

Но юноше было не до того. Для жизни ему было нужно так мало, что доходы с имения не занимали его. И он не поехал. Он только послал письма бурмистру и отдельно няньке Ниловне с наказом отписать ему в подробностях через грамотного человека обо всем, что делается в Гульёнках. А в конце сделал приписку: «Что касается до Тишки, то скажи ему, что скоро, мол, выйду в офицеры и возьму его к себе для услуг».

Наконец Головнин получил чин мичмана и распростился с корпусом. Он был назначен на военный транспорт «Анна-Маргарита» и ходил на нем из одного российского порта в другой, а затем и за границу, в Швецию, с русским послом графом Румянцевым.

Однако плавание, о котором он мечтал, оказалось неожиданно скучным.

В письме от 18 мая 1794 года Рикорду, только что выпущенному в мичманы, Головнин писал:

«Любезный друг Петр! Время бежит, как вода в вешнюю пору. Вот уже и ты офицер, а я пребываю в сем звании уже два года и все плаваю на «Анне-Маргарите». Сам знаешь, не о том думали мы в корпусе, когда беседовали с тобою напролет ночами. Но кажется, хождение это по берегам Балтики для меня приходит к вожделенному концу: днями ухожу на «Рафаиле» со Вспомогательной эскадрой адмирала Ханыкова [5] Русская Вспомогательная эскадра была послана в Англию в результате принятого императрицей Екатериной предложения английского правительства о заключении Тройственного союза (Россия, Англия, Австрия) против революционной Франции и простояла там четыре года в полном бездействии. в Англию, откуда без промедления буду писать тебе».

Петр Рикорд в это время жил с несколькими товарищами его выпуска в крохотном домишке в кронштадтском поселке, в комнате с таким низким окном, что когда с улицы в него заглядывала пробегавшая мимо собака, то в комнате делалось темно.

Получали по мичманскому чину сто двадцать рублей ассигнациями в месяц. Жили скромно, даже бедно. Чай пили редко, считая роскошью. По утрам заменяли его молоком, которое было столь дешево, что их общий денщик нередко покупал его на свои солдатские гроши, отказываясь брать с офицеров такую мелочь.

После производства в чин мичмана Рикорд должен был обойти все свое бывшее начальство и благодарить за производство. В эти дни в Кронштадте стояла невылазная грязь, по которой ему пришлось шагать в белом мундире, в башмаках и в белых шелковых чулках выше колен.

Описав это путешествие Васе Головнину в веселых стишках, Рикорд все же не преминул с завистью напомнить своему другу:

«Счастливый ты, Василий, уже ходишь в дальние плавания, а я все еще топчу кронштадтскую грязь».

Но уже через год они жили в одной каюте с Головниным на линейном корабле «Пимен», в той же Ханыковской эскадре, бесцельно плававшей в Немецком море.

Служба была не тяжелая, но обоим жизнь казалась однообразной. Командовал кораблем капитан первого ранга Колокольцов, человек патриархальный, не нудивший людей бесполезной муштрой.

Колокольцов любил слушать матросский хор и часто заставлял петь его любимую песню:

Василий Головнин быстро поднимался по службе, хотя и не стремился к этому. Он много плавал, служа на разных кораблях, и почти не бывал на берегу.

Письма его к дядюшке в Москву становятся все реже. Все мысли его, все желания обращены к морю, и зыбкая палуба корабля ему милее твердой земли. А миниатюра Юлии, так искусно сделанная каким-то крепостным художником, по-прежнему лежит на дне его дорожного чемодана.

Однако он как-то все же написал в Москву:

«Любезный дядюшка Максим Васильевич! Морская служба мне зело по нутру. За последние семь лет я вовсе отвык от земли, мне даже не по себе, ежели под ногами твердо. Пребывая в Англии, много учился, особливо наторев в английском языке, так что был назначен не только флаг-офицером при адмирале Макарове, но и переводчиком с английского и удостоился от него важнейших поручений. Но и сих знаний недостаточно. Собираюсь приехать к вам в Москву, посмотреть вашу голубиную охоту».

Но этому намерению не суждено было сбыться.

Возвращение Головкина в Россию совпало с решением русского правительства послать в Англию для обучения двенадцать молодых морских офицеров. Среди них были я старые друзья — Василий Головнин и Петр Рикорд.

Мистер Генри Хартер, шкипер брига «Ретриф», прибывшего из Англии в Кронштадт с грузом кофе, ванили и перца, был очень доволен тем, что стовосьмидесятитонный бриг, во-первых, возвращался домой не совсем пустым рейсом, а во-вторых, что пассажиры оказались покладистые, хотя и заплатили; за свой проезд по двадцать четыре золотых червонца с персоны.

А шли на «Ретрифе» в Англию молодые русские волонтеры — лейтенанты Головнин, Рикорд и их однокашники.

Ветры были то слабые, то непопутные. Не шли, а ползли. И мистер Хартер, оказавшийся человеком весьма расчетливым, ругался и жаловался на то, что такой ход судна для него чистый убыток.

Поэтому он кормил и команду и своих пассажиров весьма плохо.

Шли на Ревель, Гельсингфорс, Гамбер-зунд (Норвегия). По отходе из Гамбер-зунда попали в сильнейший герикан [6] Употреблявшееся тогда среди русских моряков английское слово «ураган». . Бриг «Ретриф» жестоко трепало и изорвало в клочья целый комплект парусов. Но это не испугало молодых моряков, помогавших в критические моменты команде брига.

В Англию пришли в первых числах июня 1802 года. Спустя некоторое время по представлению русского министра в Лондоне графа Воронцова Головнин был назначен на английский корабль «Город Париж», Рикорд — на «Амазон».

Министр уведомил молодых офицеров, что они должны быть готовы к походу, но до вступления на палубу английских кораблей необходимо поступить в морскую академию известного по тому времени английского астронома Геррарда.

Хотя это заведение и называлось академией, но представляло собою обыкновенную школу морских наук, рассчитанную на двадцать-тридцать воспитанников, состоявших на положении простых школяров.