Рувим Фраерман - Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца

Что с тобой, Василий Михайлович?

Ничего, пока ничего, — отвечал тот. — Проверь паруса.

— Убраны все, кроме формарселей, рифленных всеми рифами.

— Хорошо. Не уходи. Я возьму тебя под руку. Рикорд был удивлен словами и всем поведением своего друга, но тот более ничего не сказал.

Дождь прекратился. Шквал пролетел дальше на простор океана, который продолжал бушевать. Над ним уж занималась заря.

Василий Михайлович увидел это позже других. Зрение возвращалось к нему постепенно.

Взошло солнце. Он увидел его сначала смутно, потом яснее, потом совсем хорошо, увидел Петра Рикорда, стоявшего с ним рядом, затем и всю «Диану». Вымокшие до нитки, уже успевшие разуться матросы сгоняли с палубы остатки воды и убирали разбросанные снасти.

Он радостно вздохнул полной грудью, словно с него свалилась давившая его каменная глыба, взглянул вокруг счастливыми глазами возвращенного к жизни человека и неслышно засмеявшись глубоким, грудным смехом, направился в свою каюту.

Тут, в уединении, никем не видимый, он в изнеможении опустился в кресло, закрыл глаза и впал в состояние, близкое к обмороку.

Он пришел в себя, почувствовав прикосновение чьей-то руки к своему плечу. Василий Михайлович открыл глаза. Перед ним стоял Тишка, с которого еще текла вода, образовавшая лужу у его ног. В протянутой руке, тоже мокрой, он держал стакан рома.

— Надо выпить, — просто и кратко и в то же время как-то необычайно твердо, как старший, сказал он.

Головнин повиновался и выпил.

— Налей и себе.

Стакан крепкого ямайского рома вернул Головнину силы. И зашедший в каюту Рикорд уже застал его бодрым.

— Что наверху? — спросил капитан.

— Все хорошо, — отвечал Рикорд. — Приводим шлюп в порядок. Идем с попутным норд-вестом. Сейчас приказал поставить все паруса.

— Добро! — сказал Головнин. — Садись, Тишка подаст и тебе рому. Я теперь спокоен. «Диана» выдержала испытание, сильнее которого не может быть.

...А через сутки небо было снова спокойное и безоблачное, и океан постепенно начал принимать свою бирюзовую окраску, хотя еще долго не мог успокоиться.

«Диана» продолжала итти полным ходом с попутным ветром. Восьмого июня показались первые морские птицы, которых ранее никто не видел.

Это куры порта Эгмонта, как их назвал Кук, — сказал Головнин, стоявший вместе с другими на палубе.

Курица, а лезет в воду. Тоже скажет этот Кук! — проворчал Тишка.

Все засмеялись не только потому, что у Тишки это смешно вышло, а по той причине, что всем хотелось смеяться после минувших опасностей, бурь и гроз Южного океана [11] Так в описываемое время назывался Индийский океан. .

Скоро зыбь улеглась. Поверхность океана сделалась ровной, как стол, и блеском своим слепила глаза. Команда продолжала приводить судно в порядок. Все порты и полупортик были раскрыты, помещения корабля проветривались и просушивались, из трюмов откачивали попавшую туда с палубы воду.

Скородумов вынес на бак своего попугая. Его тотчас обступили матросы. Подошел и Тишка. Вдруг попугай, до того молча лущивший какие-то семечки, словно узнав его, пронзительно крикнул свое: «Тишка дурак!» и сердито завозился на подставке.

Матросы покатились со смеху. На сей раз и Тишка засмеялся вместе с ними, ибо ничем не мог отомстить своему зеленому врагу и его покровителю. Да и не хотелось этого делать: сердце после столь сильных потрясений было открыто не для злобы, а для мира и добра.

Девятого июля обогнули с юга остров Тасманию и взяли курс на Ново-Гебриды.

Скоро около судна заиграли дельфины. Затем показались киты. Вода ночами снова начала светиться сильным фосфорическим блеском.

Утром над кораблем все время порхала маленькая береговая птичка. За ней с интересом и сочувствием наблюдала вся команда. И когда птичка в изнеможении упала на палубу, матросы бережно подобрали ее и передали Скородумову, с тем чтобы он выпустил ее при приближении к земле.

В следующие дни к нему часто забегали то один, то другой из этих грубых с виду людей с суровыми лицами, просоленными океанской солью, обветренными океанскими ветрами, обожженными тропическим солнцем, но с нежными сердцами, чтобы узнать, что стало с маленькой птичкой.

— Ну, как наша птаха? — спрашивали матросы Макаров, или Шкаев, или какой-нибудь другой гигант, сгибаясь в три погибели, чтобы пролезть в каюту Скородумова. — Жива? Ну, слава богу!

Кок принес горшок каши, предлагая угостить птичку.

— Неведомо только, приглянется ли ей наша каша. А? Как ты думаешь? — спрашивал он Скородумова с выражением глубокой озабоченности на лице и добродушно просил: — Доглядай, пожалуй, чтобы не околела.

Двадцать пятого июля 1809 года, когда склянки отбили четыре часа утра и когда ослепляющие лучи солнца еще скользили по океанской глади, марсовой звонко и радостно прокричал:

— Земля!

Это был остров Анаттом, самый южный из островов Ново-Гебридского архипелага.

Радость была всеобщей. Более двух месяцев люди пробыли в бурном океане среди штормов и гроз, не раз были на волосок от гибели, питались половинной порцией сухарей и солонины, сидели на уменьшенном пайке воды, ибо с неба хотя лилось и немало влаги, но это сопровождалось такими штормами я шквалами, что было не до собирания воды.

Поэтому радость всех при виде земли была так велика, словно они возвращались на родину.

— Полным ходом к острову! — скомандовал Головнин. Рудаков, стоявший на вахте, приказал поставить все паруса и повел «Диану» по указанному курсу.

Все высыпали на палубу. Слышались веселые голоса, шутки, смех. Тишка требовал выпустить пойманную птичку, так как боялся, чтобы Скородумов не научил ругаться и ее. Кто его знает, уж очень слушаются всякие птицы и звери этого Скородума. Он завел себе даже белую мышь, которая постоянно сидит у него на плече.

Но более терпеливые отвечали Тишке:

— Рано еще, не долетит, надо погодить.

— Вот кого надо турнуть с судна, это зеленую ворону, — ворчал Тишка.

— А это почему же?

— Только пачкает на судне да лается.

— Ишь ты, какой чистоплюй нашелся! — отвечали ему со смехом матросы.

— Братцы, — говорил Дмитрий Симанов, стоя в кучке матросов, — идем мы с превеликой радостью к земле, а она, гляди-ка, какая: один дикий камень. Там и взять-то будет нечего.

Издали остров действительно казался диким, голым, бесплодным. Но чем ближе к нему подходили, тем он становился уютнее и приятнее. Как живые, выходили и становились перед глазами холмы, покрытые веселыми, манящими к себе рощами, заливы и бухточки.

— Гляди, гляди, а это что такое? — удивился Тишка. — Гора, а из горы дым так и валит. Овин там, что ли, топят?

Головнин сказал с улыбкой:

— Это остров Тану. На нем имеется огнедышащая гора, вулканом именуемая, а не овин. А вот еще остров открылся, это Эратам. Мы подходим к Ново-Гебридскому архипелагу, сиречь к собранию островов. От мыса Добро» Надежды мы прошли десять тысяч верст.