Рувим Фраерман - Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца

Потягивая кокосовое молоко из ореха, Головнин с неослабевающим интересом наблюдал за островитянами. Все они были проворны и чрезвычайно живы и веселы. У большинства из них были добрые, открытые и приятные лица, мягкое выражение черных глаз.

Только широкие, приплюснутые носы портили их лица. Волосы на голове и в бороде у них были черные, курчавые, густые. Некоторые островитяне были так черны, словно вымазаны сажей. Кожа других была светлее. Очевидно, и среди чернокожих были своего рода брюнеты и блондины.

Тишка, пощупав кожу одного из островитян, удивился:

— Гли-кось, какая шкура у них выделанная! Наверно, дегтем мажутся.

Жители острова, по объяснению Гунамы, действительно смазывали свое тело, но не дегтем, которого они не умели гнать, а кокосовым маслом, что предохраняло их кожу от всяких болезней.

Им не чуждо было и чувство стыдливости. Всякий раз, когда, купаясь, они вылезали из воды, то, при виде белых, отворачивались и спешили надеть свои повязки.

Это малозначащее для европейцев обстоятельство в глазах Головнина являлось последним, завершающим штрихом в совершенном от природы образе первобытного человека.

Среди островитян, собравшихся у шалаша Гунамы, было немало женщин. Они держались в стороне.

Женщины были не так красивы, как мужчины, и ниже их ростом. Многие казались очень живыми и веселыми, особенно молодые. Глядя на иноземцев, они сбивались в кучки, подталкивали друг друга локтями, пересмеивались между собою, смущенно улыбались.

Но женщины постарше имели уже изнуренный вид, очевидно потому, что им приходилось выполнять самые тяжелые работы. При этом Головнин с некоторым разочарованием заметил, что отношение к женщинам со стороны мужчин было презрительное, как к существам низшего порядка. Даже мальчишки, вертевшиеся в толпе, грозили женщинам кулаками и толкали их.

Что касается костюма женщин, то он мало чем отличался от мужского: молодые девушки носили только узкие фартучки, а взрослые — короткие юбки из листьев. В ушах у женщин было множество черепаховых колец, на шее — ожерелья из раковин. Старухи щеголяли в безобразных колпаках из листьев какого-то растения, вызывая своим видом смех среди матросов.

При виде матроса Шкаева один из островитян вдруг крикнул ему:

— Михаила! — и поманил его рукой. Это удивило Головнина, и он спросил Шкаева:

— Ты что это, уже успел свести здесь знакомство?

— Никак нет, — отвечал тот. — Это они шибко любопытствуют насчет того, как нас звать. Они многих наших знают по именам.

Действительно, скоро из толпы островитян стали выкликать и другие имена:

— Петр! Егор! Максимка! И даже:

— Илья Ильич!

Но всего известней было имя Тишки. Из толпы то и дело раздавалось:

— Тишка! Тишка! Арроман!

При этом выкрики неизменно сопровождались веселым смехом. Очевидно, и островитяне уже приметили Тишкину веселость.

К концу дня Головнин со спутниками предпринял прогулку по берегу залива в сопровождении нескольких островитян, увязавшихся за ними. Но когда стали подходить к тому месту, где у жителей острова было кладбище, они показали знаками, что туда ходить нельзя: «Табу!» Не позволили также обойти и обрывистый мыс, выступавший в одном месте далеко в море и поросший густым лесом.

При этом все читавшие Форстера вспомнили, что и Кука островитяне не пустили на этот мыс, объяснив знаками, что если он и его спутники туда пойдут, то их убьют и съедят.

— Жаль, — сказал Головнин, — что нас туда не пускают. Я много дал бы, чтобы узнать, что творится на этом мысу. Это закрытая страница книги о наших черных друзьях, которую хотелось бы прочесть до конца. Однако пора на шлюп. Уже заходит ночь.

Когда все возвратились на корабль, весьма довольные отлично проведенным вечером и своим добрым знакомством с обитателями острова, Головнин зачем-то кликнул Тишку, но тот не отозвался на его зов.

— Ты не видел Тишку? — спросил он подошедшего к нему Рикорда.

— Нет, — отвечал тот. — Он же был с вами на берегу.

— А вы? — спросил он Рудакова.

Но и Рудаков не видел на корабле Тишки. Между прочим, он, как и другие офицеры, ездившие на берег, припомнил теперь, что при посадке в шлюпки Тишки тоже не было.

Тишку начали искать. Ходили по всему кораблю, спрашивали друг друга, заглядывали во все углы. Но Тишки нигде не было.

Исчезновение Тишки поставило на ноги весь корабль. Никто не ложился спать, все только и говорили о Тишке.

Судьба его озабочивала не только Головнина.

Таинственным отсутствием Тишки были взволнованы и все офицеры, за время своего долгого плавания успевшие полюбить этого веселого и простодушного рязанского мужичка. Только один Мур, казалось, равнодушный ко всему на свете, кроме службы, не выражал никакого беспокойства.

Не менее офицеров были взволнованы и все матросы, особенно Макаров и Шкаев, которые, несмотря на разницу в летах, сильно подружились с Тишкой. Матросы единодушно выражали готовность немедленно всей командой высадиться на берег и приняться за розыски пропавшего.

Тотчас после ужина команды Головнин приказал Рудакову, несшему вахту, выслать шлюпку на розыски Тишки. За старшего пошел на шлюпке Макаров, просившийся назначить его для этого дела.

Позднее Головнин приказал выслать и вооруженный баркас под командой Хлебникова, собираясь с первыми лучами солнца лично предпринять самые решительные меры к розыску Тихона.

— Я ничего не понимаю, — говорил он Рикорду, стоя с ним на юте и прислушиваясь к звукам ночи. — Когда мы шли к шлюпкам, он был на берегу. Потом словно сквозь землю провалился. Ежели бы его схватили островитяне, так он крикнул бы.

— Могли сделать сие так, что он и пикнуть не успел, — отвечал Рикорд, вполне разделявший беспокойство своего друга.

— Может статься, и так... Во всяком разе, с рассветом высажу всю команду под ружьем на берег. Может, придется взять заложниками сыновей Гунамы и сим способом заставить его выдать Тишку живого или мертвого.

— Утро вечера мудренее. Иди спать, Василий Михайлович, — советовал Рикорд. — А я с Рудаковым постою на вахте.

— Нет, нет, — отвечал Головнин. — Меня разбирает такое беспокойство, что я спать не могу. Ты не можешь вообразить себе, сколь мне претит объявлять войну сим несчастным островитянам. Я крепко хотел бы, чтобы мы расстались друзьями, чтобы у них остались добрые воспоминания о русских людях, побывавших на их острове. Но что же делать, ежели они убили Тихона?

Что же было с Тишкой?

Когда, собираясь ехать на шлюп, Головнин с офицерами направился к баркасам, Тишка спрятался в кустах и стал дожидаться ночи, а когда совершенно стемнело и жизнь на острове замерла, он начал пробираться к запрещенному мысу.