Борис Стрельников - Америка справа и слева

— В городе Москве триста пятьдесят человек, еще кошки с собаками, — радуясь своему остроумию, ответил мэр.

Нам этот ответ тоже показался удачным, и мы вынули блокноты.

— Вы что-то хотите записывать? — опять насторожился мистер Гескл.

— Да, хотим, ведь мы уже объяснили вам, что работаем в «Правде». Скажите, пожалуйста, что интересного есть в вашем городе?

— Да ничего тут нет, — хмуро сказал мэр. — Сплошное захолустье…

— Но почему же? Мы уже видели школу, аэродром…

— Некоторые фермеры побогаче имеют свои самолеты. Их здесь что-то около четырех, — сообщил мэр. — Или вам требуются точные цифры?

Мы ответили, что вполне удовлетворимся этими приблизительными сведениями. Мистер Гескл улыбнулся. Постепенно он начал осваиваться в нашей компании и освобождаться от своей скованности. Первоначальные волнения мистера Гескла нам стали понятны после того, как мы узнали, что он впервые видит советских людей.

— Я здесь родился, и прожил 48 лет, и могу твердо вас заверить, что никогда к нам еще не приезжали из настоящей Москвы, и никто из наших горожан не бывал в России. Но они, конечно, гордятся тем, что живут в городе, который носит имя вашей столицы.

Мы поблагодарили мистера Гескла за его дружеские слова и сказали, что желаем канзасским москвичам всего самого хорошего.

— А главное — мира.

— Мир — это самое главное, — охотно согласился мистер Гескл. — Пусть всегда будет мир!

Вспомнив о подаренной ему московской водке, мэр приказал сыну откупорить бутылку.

— За мир я выпью с удовольствием, — сказал он. — Мы, американцы, не хотим ничего, кроме мира. Я уверен, что и вы там, в России, тоже. Нам ведь с вами нечего делить, не правда ли?

Эту короткую речь мэр произнес стоя. Встали и мы. Вслед за нами поднялись с дивана Джозефина с Майклом. Не хватало только духового оркестра, исполняющего национальные гимны двух великих держав, и пощелкивающих на ветру государственных флагов.

Затем Джозефина сходила на кухню и принесла оттуда три высоких стакана, картонную коробку апельсинового сока и изящное ведерко со льдом. Догадавшись, что мистер Гескл собирается пить русскую водку по-американски (наперсток водки, полстакана льда и полстакана апельсинового сока), Москвич запротестовал.

— Зачем же портить водку? — мягко упрекнул он хозяина. Вместо высоких стаканов появились три миниатюрных рюмочки.

— За мир во всем мире! — необыкновенно торжественно произнес мэр и осторожно прикоснулся к рюмочке губами.

— М-м-м! — промычал он, рассматривая на свет уже пустую рюмку. — Кажется, это получше, чем наш кукурузный «мун-шайн». Не хотите попробовать нашего, домашнего?

На наших глазах мэр Москвы превратился из важного официального лица в обыкновенного американца, не лишенного маленьких человеческих слабостей.

— Что-то у меня закружилась голова, — пожаловался он, провожая нас до машины. — Не выпить ли мне еще рюмочку после вашего отъезда?

Мы поняли, что сегодня мэр уже не пойдет в свой Моссовет при газолиновой станции.

Мистер Гескл поделился с нами предположением, что канзасская Москва получила свое имя от индейцев. Подтвердить догадку мэра могли бы сами индейцы, когда-то владевшие этими тучными полями и лугами. Но сегодня на сотни миль [вокруг Москвы не было ни одного индейца. Насаждая закон револьвера и кулака, Америка в духе города Додж-сити жестоко и бесповоротно решила для себя индейскую проблему.

О судьбе индейцев нам предстоит узнать в безжизненных каменных пустынях Нью-Мексико и Аризоны. Туда мы и отправляемся через штат Оклахому, простившись с Москвой, расположенной в самом центре Соединенных Штатов.

Позади скрылись пестрые одноэтажные окраины города Оклахома-сити, и наша машина заметалась по центральным улицам, зажатым со всех сторон громадами небоскребов. Судя по рекламам, в небоскребах помещались банки и правления нефтяных трестов.

Приехав в Оклахому-сити, Илья Ильф и Евгений Петров писали: «Нефть обнаружилась в самом городе. Вышки все ближе подступали к Оклахоме и, наконец, сломив слабое сопротивление, ворвались в городские улицы. Город отдан на разграбление. Во дворах домов, на тротуарах, на мостовых, против школьных зданий, против банков и гостиниц — всюду сосут нефть. Качают все, кто в бога верует. Нефтяные баки стоят рядом с большими, десятиэтажными домами. Яйца с беконом пахнут нефтью. На уцелевшем пустыре дети играют обломками железа и заржавленными гаечными ключами. Дома ломают к черту, на их месте появляются вышки и коромысла. И там, где вчера чья-то бабушка, сидя за круглым столиком, вязала шерстяной платок, сегодня скрипит коромысло, и новый хозяин в деловой замшевой жилетке радостно считает добытые галлоны».

— А что, если нам повидаться с местными нефтепромышленниками-миллионерами? — предложил Москвич. — Не можем мы игнорировать эту, пусть малочисленную, но, тем не менее, весьма влиятельную часть американского населения!

Шел пятнадцатый день нашего путешествия по Соединенным Штатам. У нас в блокнотах почти не осталось чистых страниц. Мы беседовали с рабочими и фермерами, с неграми и индейцами, с инженерами и студентами, с полицейскими и бродягами. Но мы не видели пока ни одного хотя бы средненького миллионера. Да и где можно было увидеть этих не простых людей? Они не сидели за соседними столиками в придорожных кафе, не подходили к нам в мотелях прикурить и поболтать о погоде, не просились в нашу машину, чтобы по причине своей безлошадности подскочить с нами до ближайшего городка.

Короче говоря, мы решили встретиться с самыми богатыми людьми Оклахома-сити. Но это оказалось делом совсем нелегким. Пожалуй, мы так бы и не смогли осуществить свой замысел, не приди нам на помощь редактор газеты «Дейли Оклахомен» Чарльз Беннет. Мистер Беннет совсем недавно вернулся из Советского Союза. Он был в составе делегации, которую возглавлял президент американского общества газетных редакторов Норман Айзекс. Когда мистер Беннет узнал, что в Оклахому-сити приехали два советских журналиста, он счел своим долгом отплатить им тем же добрым гостеприимством, которое (встретил в СССР.

Мистер Беннет послал за нами человека в отель, и мы приехали в редакцию. Стены редакторского кабинета оказались стеклянными. Нам хорошо был виден большой зал, в котором за тесно сдвинутыми столами сидели сотрудники газеты. Через те же стеклянные стены сотрудники наблюдали за тем, что происходит в кабинете редактора. Они бросали на нас взгляды, полные любопытства: очевидно, уже разнесся слух, что пришли русские. В редакционном зале, напоминающем заводской цех, было шумно: отбивали свою неумолчную дробь телетайпы, стук пишущих машинок сливался с телефонными перезвонами, прибегали и убегали репортеры. Трудно было понять, как в этой спешке, тесноте и шуме удается делать две ежедневные газеты — утреннюю и вечернюю, выходящие к тому же четырьмя выпусками каждая.