Жюль Верн - Великолепная Ориноко

— На то ты мой дядюшка. Но, повторяю, никаких нежностей на людях, не забывай этого.

— Не на людях... Это приказ!

— А теперь, мой милый Марсьяль, ложись спать, и спокойной ночи. Наш пароход отходит на рассвете, надо не опоздать.

— Спокойной ночи, Жан.

— Спокойной ночи, мой друг, мой единственный друг! До завтра, и да хранит нас Бог!

Сержант Марсьяль вышел, плотно закрыл за собой дверь, убедился, что Жан повернул ключ, закрывшись изнутри. Некоторое время он стоял неподвижно, приложив ухо к двери и прислушиваясь к словам долетавшей до него молитвы. Потом, убедившись, что юноша лег, направился в свою комнату и вместо молитвы повторял, ударяя себя в грудь: «Да!.. Да хранит нас Господь, потому что все это чертовски трудно!»

Кто были эти двое французов? Откуда родом? Что привело их в Венесуэлу? Почему они решили изображать племянника и дядю? Какова цель их плавания по Ориноко и где должно завершиться их путешествие?

Пока что мы не можем дать внятного ответа на эти вопросы. Это сделает будущее. Только в его власти удовлетворить наше любопытство. Однако из вышеприведенного разговора можно заключить следующее. Оба француза были бретонцы, жители Нанта. Это не вызывало сомнений. Гораздо труднее было определить, какие узы их связывали и кто такой полковник де Кермор, одно упоминание о котором вызывало у обоих такое глубокое волнение.

Что касается юноши, то на вид ему было лет шестнадцать — семнадцать, не больше. Он был среднего роста, но крепкого для своих лет сложения. Когда он отдавался своим привычным мыслям, лицо его становилось суровым и даже печальным; но мягкий взгляд, улыбка, обнажавшая мелкие белоснежные зубы, теплый цвет лица, покрывшегося загаром за время последнего плавания, делали его очаровательным.

Старший — ему было лет шестьдесят — являл собой воплощение старого служаки. Такие тянут солдатскую лямку до последнего. Выйдя в отставку унтер-офицером, он остался при полковнике де Керморе, спасшем ему жизнь на поле битвы во время войны 1870—1871 годов [39], сокрушительное поражение в которой положило конец Второй империи. Он был из породы тех славных Солдат, которые остаются в семье своего бывшего командира; ворчливо-преданные, они становятся правой рукой хозяина дома, нянчат детей, втихаря их балуют, дают им первые уроки верховой езды, сажая их верхом себе на колено, и первые уроки пения, обучая их полковым маршам.

Высокий и худой, сержант Марсьяль в свои шестьдесят лет еще сохранил солдатскую выправку и изрядную физическую силу. Служба закалила его, африканский зной и русские морозы оказались ему нипочем. Силенок ему было не занимать, да и мужества тоже. Он не боялся никого и ничего, разве что опасался своего горячего нрава. Но какое доброе и нежное сердце у этого старого рубаки, и чего он только не сделает для тех, кого любит! Однако, похоже, на всем свете он любил только двоих — полковника де Кермора и Жана, дядюшкой которого согласился стать.

И как он печется об этом юноше, какими заботами его окружает вопреки своему решению быть с ним суровым. Но попробуйте-ка у него спросить, зачем нужна эта притворная строгость, зачем играет он эту столь неприятную для него роль, и вы увидите, как свирепо он на вас посмотрит и какими неблагозвучными словами посоветует вам не лезть не в свои дела. Что он и делал во время долгого плавания через Атлантический океан, разделяющий Старый и Новый Свет. Едва кто-нибудь из пассажиров «Перейре» пытался завязать дружбу с Жаном или оказать ему какую-нибудь услугу, что так естественно во время долгого плавания, как тут же появлялся ворчливый и неприветливый дядюшка и весьма нелюбезно ставил на место непрошеного доброхота.

На племяннике был свободного покроя дорожный костюм, пиджак и широкие брюки, сапоги на толстой подошве, белая панама на коротко остриженных волосах. Дядюшка же был затянут в длинный военный мундир, но без нашивок и эполет. Никакими силами невозможно было убедить сержанта, что просторная одежда гораздо больше подходит к венесуэльскому климату. Единственно, что удалось Жану, так это заставить его сменить фуражку на белую панаму и тем спасти упрямца от жгучих солнечных лучей.

Сержант Марсьяль подчинился приказу, хотя про себя ворчал, что плевать он хотел на это солнце, которому ни за что не пробить его железную башку, покрытую густыми жесткими волосами.

Само собой разумеется, что чемоданы дяди и племянника, хоть и не очень большие, содержали все необходимое для такого путешествия: одежду, белье, предметы туалета, обувь, одеяла и, конечно, большое количество патронов и оружие. Два револьвера — для племянника, два — для сержанта Марсьяля. Не считая карабина, которым сержант, будучи прекрасным стрелком, надеялся при необходимости воспользоваться.

При необходимости? Разве плавание по Ориноко грозит такими же опасностями, что и путешествие по Центральной Африке, и нужно быть все время настороже? Разве по берегам реки постоянно бродят банды жестоких и кровожадных индейцев?

И да и нет.

Как следовало из разговоров господина Мигеля, господина Фелипе и господина Баринаса, нижнее течение Ориноко от Сьюдад-Боливара до устья Апуре не представляло никакой опасности; в средней части, между устьем Апуре и Сан-Фернандо, следовало опасаться индейцев племени кива. Что же касается верхнего течения, то проживающие там индейцы все еще пребывали в состоянии абсолютной дикости.

Вы, конечно, помните, что путешествие господина Мигеля и его коллег должно было завершиться в Сан-Фернандо. А каковы были намерения сержанта Марсьяля и его племянника? Собирались они плыть дальше вверх по течению и, быть может, до самых истоков Ориноко? Кто мог бы сказать! Они и сами не знали этого.

Было достоверно известно, что полковник де Кермор четырнадцать лет назад покинул Францию и отправился в Венесуэлу. Что он там делал, как сложилась его судьба, какие обстоятельства заставили его покинуть родину, ничего не сказав даже своему старому товарищу по оружию? Возможно, дальнейшее развитие событий даст ответ на эти вопросы. Разговоры же между племянником и дядей не позволяли делать никаких конкретных выводов.

Пока можно рассказать лишь о том, что три недели назад, покинув свой дом в Шантене недалеко от Нанта, они сели на пароход трансатлантической компании «Перейре», направлявшийся к Антильским островам [40]. А оттуда другой пароход доставил их в порт Каракаса Ла-Гуйара. Затем по железной дороге они за несколько часов добрались до столицы Венесуэлы. Там они провели всего неделю. У них не было времени на осмотр этого не слишком богатого достопримечательностями, но зато весьма живописного города, одна часть которого расположена на равнине, а другая — более чем на тысячу метров выше. Единственно, что они сделали, — поднялись на высокий холм, называемый Голгофой [41]. Оттуда открывается вид на множество домов. Все они — облегченной конструкции, что объясняется постоянной опасностью землетрясений. Во время землетрясения 1812 года погибли двенадцать тысяч человек.