Карин Мюллер - Мутные воды Меконга

Деньги, заработанные грузчиком, Там мечтал потратить на дом с четырьмя стенами и крышей — лачугу в трущобах. Снова он отправился на рынок, вооружившись сигаретами и деньгами, чтобы «угодить людям». В результате ему досталась одна комната семь на пять футов, с приставной лесенкой на крошечный чердак, где можно было передвигаться только на четвереньках. Подсоединив маленькую лампочку к соседским проводам, он оклеил стены старыми газетами, повесил на дверь замок и с гордостью вызвал жену с детьми из деревни. Эта комната стала домом для их семьи из шести человек на последующие пятнадцать лет.

Дорогая мамочка! Велосипед оказался дефективным, мой проводник не сможет поехать со мной, и оказывается, моя виза действует только тридцать дней… Зато гамак — что надо!

Мне снились лужайки с высокой, плотной и мягкой травой под босыми ногами. Я ощущала на языке шелковистый вкус немецкого шоколада. Вдохнув полной грудью чистого альпийского воздуха, я проснулась под надрывающиеся клаксоны в липкой жаре сайгонских предрассветных пробок. Сон растаял в жужжании пузатых москитов, которые пробрались под дырявую сетку и расселись по ее колышущимся складкам. Я зажала одного большим и указательным пальцем и давила до тех пор, пока не потекла кровь — моя кровь. Но тоска по дому в сердце от этого не утихла.

Я вовсе не планировала ехать в это путешествие в одиночку. Я звала с собой всех, от мамы до местной библиотекарши, семидесятилетней старушки. В отчаянии я начала приставать с этим вопросом даже к случайным знакомым: «Не хотите ли поехать со мной во Вьетнам?» И всегда надеялась, что какой-нибудь симпатичный юноша ответит: «Вьетнам? Конечно, именно об этом я всегда мечтал! Когда едем?»

Потом в один прекрасный день на смену фантазиям пришла реальность, и я оказалась здесь одна.

Я не могу вернуться домой, пока не осуществлю свою дурацкую затею пройти по тропе Хошимина. Даже от самих этих слов веяло опасностью: за ними скрывались промозглые зеленые джунгли и цепкие, как змеи, лианы. Для американских солдат эта тропа была источником всех бед: она рождала пули, убивавшие их собратьев по оружию, и снайперов. Для северных вьетнамцев она была главным символом отваги и самопожертвования: юноши решительно двинулись на юг, дав клятву не возвращаться, пока война не закончится и не будет выиграна. Я решила пройти по тропе пешком с юга на север, как говорится — в сердце вражеской территории, до самой столицы — Ханоя. Но мое путешествие категорически не имело ничего общего с войной — конечно, насколько это возможно в стране, более тысячи лет отражавшей нападения самых разных врагов. Война меня не капли не интересовала. У меня не было ни малейшего желания коллекционировать поддельные металлические бирки, фотографироваться ползущей по знаменитым вьетнамским подземным тоннелям или напяливать на голову круглую зеленую шляпу, похожую на шлем северовьетнамской армии, — унылое зрелище. И даже будь у меня интерес — кто я такая, чтобы писать книгу о войне? Это удел ветеранов Вьетнама, которые говорили о войне с таким знанием дела, к которому я даже не надеялась подступиться.

Для меня тропа Хошимина стала средством достижения цели. Когда-то я так верила в присущую всем людям природную доброту, что посвятила два года жизни служению в Корпусе мира. Эта вера, хоть и ослабшая со временем, вступала в жестокое противоречие с общественным мнением о Вьетнаме, существовавшем в Америке. Я искала правду в американских документальных фильмах о войне, рассказах туристов и речах коммунистов. И в конце концов поняла, что смогу найти ответы только в самом Вьетнаме, в его деревнях, среди простых земледельцев, которые когда-то были солдатами. И если после стольких лет бомбардировок и кровопролития вьетнамцы сумели простить невидимого врага, мне хотелось узнать их секрет — и привезти его домой.

Моя камера стояла на письменном столе; ее невидящий глазок зловеще напоминал о моем идиотском обещании снять документальный фильм об этой поездке. Весь мой опыт оператора сводился к одному телефонному звонку знакомому продюсеру за несколько дней до отъезда: я поинтересовалась, как включать камеру и что делать потом.

— Держи ее ровно, — сказал он без тени иронии. — Следи за происходящим в кадре. Не пытайся навести увеличение и не води камеру за людьми — у зрителей от этого голова разболится. Делай длинные планы. И пусть кто-нибудь поедет с тобой — ты тоже должна быть в кадре, иначе фильма не получится.

Я взяла камеру, держа ее осторожно, как раненую птичку. Я купила маленькую непрофессиональную модель, чтобы не вызывать вопросов в стране, где съемка в целях дальнейшего распространения до сих пор подразумевала необходимость получения кучи пропусков и разрешений, каждое из которых сопровождалось взятками и недельным ожиданием. Мой фильм должен был каким-то образом получиться таким великолепным, что недостатков в техническом качестве никто бы и не заметил. Одна мысль об этом казалась такой идиотской, что не хотелось делать ничего, кроме как забраться под промокшие от пота простыни и погрузиться в очередной сон о родном доме.

«Буду делать один шаг за раз», — решила я. И тем не менее все казалось слишком сложным.

Деликатный кулачок тихо постучал в мою дверь. Я торопливо оделась. Вошел Там, которому было явно неловко видеть меня в непривычно домашней обстановке моей комнаты. Раньше он всегда ждал меня в холле. Видимо, что-то случилось.

Он присел на краешек стула в дальнем углу комнаты, сжимая и разжимая ладони.

— Мне надо тебе кое-что сказать, — с несчастным видом произнес он. — Всю ночь не спал и думал, как это преподнести. — У него были гладкие ладони без мозолей, но загрубевшие костяшки пальцев от тяжелой работы в прошлом. Он замялся, а потом выпалил: — Я не смогу поехать с тобой на велосипеде. Мы с семьей скоро должны переехать в Америку, по программе «Организованное переселение». Документы готовы, и мы ждем только одного — билетов. Я должен остаться в Сайгоне и ждать, пока меня вызовут. Ты могла бы выезжать по утрам и возвращаться вечером… на мотоцикле…

Он замолк.

Мое сердце упало. Я рассчитывала на что-то большее, чем однодневные экскурсии. Я деликатно намекнула, что, может быть, есть и другие объяснения. Возможно, его жена сомневается — отпускать ли мужа с какой-то иностранкой? Или дело в том, что Таму сорок шесть — вполне справедливо, уже не тот возраст, чтобы путешествовать на подержанном велосипеде. Или мое первоначальное предложение гонорара и оплаты расходов оказалось маловато?