Георгий Чиж - К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ.

«Как человек – я только бедный ссыльный, как личность политическая – представитель известного строя, которого лег­че изгнать, чем опровергнуть...»

«От людей можно отделаться, но от их идей нельзя...»

«Через несколько лет те мысли, за которые приговорили меня к политической смерти, будут необходимым условием гражданской жизни...»

«Плоды просвещения: возможность изучать основы управ­ления и противопоставлять права подданных притязаниям государя...»

«Основы общественного порядка, безопасности и мира заключаются в народе, а не в правительстве, которое притя­зает на право распоряжаться этими благами. Вообще оно получает больше, чем дает, а круг его действия более ограни­чен, чем оно воображает...»

«Доказательством, что народ мыслит, служат миллионы, тратимые с целью подслушивать мнения, которые мешают ему выразить».

«Неусыпный надзор правительства над сподвижниками в пустынях Сибири свидетельствует о их политической важности, о симпатиях народа, которыми они постоянно поль­зуются, и о том, что конституционные понятия, оглашенные ими под угрозою смертною, усиливаются и распространяются в недрах нашей обширной державы».

– Катя, Катюша! Ведь это все то, что я хотел сам рас­сказать твоим декабристам, потому что то, о чем пишет Лу­нин, существует и крепнет на самом деле, а они, посмотри-ка, сами до этого добрались умозрительно, понимаешь, у-мо-зри-тельно, а?

Дома, вечерами, Невельские прилежно изучали привезен­ные материалы об Амуре. Катя недаром провела время в иркутском архиве, да и Невельской не зевал со своими офицерами. Кое-что извлек и в Якутске, не считая того, что привез из Петербурга.

Корвет «Оливуца» ушел, Невельской замкнулся в себе и вынашивал планы дальнейших действий.

Вопросов, собственно говоря, было только два – погра­ничный и морской, но ни для того, ни для другого не было ни людей, ни средств. Кроме того, связаны были руки пря­мыми запрещениями из Петербурга. Там распоряжались, ни­чего не понимая, представляли себе, что туземные племена являются каким-то организованным целым, вроде княжества, руководимого своими князьями, и присылали нелепые на­ставления о заключении договора с ними...

Во всяком случае, для разрешения этих вопросов необхо­дима была предварительная рекогносцировка и на суше и на море: для первой надо было довольствоваться собственными ногами, в редких случаях собаками, оленями и лошадьми, для второй – шлюпками, гиляцкими лодками и, при исклю­чительной удаче, разваливавшимися при первой же буре ко­раблями Российско-Американской компании.

Обескураживало недоброжелательство как петербургское, вдохновляемое Нессельроде и главным правлением Россий­ско-Американской компании, так и местное. Невельской прекрасно понимал, что и несчастье с «Охотском», пусть буря выбросила его на берег в его отсутствие, и гибель сшитого на скорую руку «Шелихова» – все это будет поставлено в вину ему, Невельскому...

Бодрость и веру в свои силы поддерживала в нем забро­шенная сюда судьбой экзальтированная, чистая душой и пол­ная решимости до конца выполнить свой долг жены и подру­ги жизни хрупкая Екатерина Ивановна.

В своем, как ей казалось, маленьком царстве домашних забот о семействе, которым она считала всю экспедицию, и о детях, в числе которых были и гиляки, тунгусы, а несколь­ко позже гольды и айны, она управляла приветливостью и лаской, и слава о необыкновенной жене русского «джангина» из уст в уста распространялась все дальше и вверх по Амуру, на юг – чуть не до самой Кореи, и на запад, за далекие хребты синеющих гор, и на восток – по обширному, таин­ственному и угрюмому Сахалину.

Она быстро приучила себя без омерзения выносить вонь нерпичьего жира, научилась говорить по-гиляцки, хорошо по­нимать по-тунгусски и легко разбиралась с орочонами, самогирами и даже редкими сахалинскими гостями – айно. В глазах ближайших гиляков она была и снисходительной цари­цей-матерью и высшим судьей.

Заставая у себя расположившихся, как дома, грязных, но симпатичных и беззлобных гостей за чаем или чугуном каши и прислушиваясь к непритязательной веселой болтовне жены и этих детей природы, Невельской проникался чувством бла­гоговения перед Екатериной Ивановной, умевшей не только заставить гостя или гостью помыться, но и расшевелить и развязать языки уместной шуткой. В гиляцких юртах она стала желанной гостьей.

Не прошло и двух лет, как эти люди сажали у себя на огородах овощи, бесстрашно ели хлеб, картофель, огурцы, горькую редьку и каждый день мыли своих опрятно одетых младенцев. Кое-где стали заводить русские бани.

Гитара заменила Екатерине Ивановне недостающее фор­тепьяно, и под ее аккомпанемент пелись хором заунывные и плясовые песни. Вдохновляемый Катей священник из Ситхи, отец Гавриил, по горло был занят составлением словарей, и оба мечтали о том, как бы завести школу несуществующей еще гиляцкой грамоты.

Невельской до одури упивался чтением архивных материа­лов, особенно «Сказанием о великой реке Амуре, которая раз­граничила русское селение с Китайцы» и «Отпиской стольнику и воеводе Федору Дементьевичу Воейкову от послан­ного в 1681 году для обозрения Амура сына боярского Игна­тия Милозанова».

В них Невельской черпал не только уверенность в своем деле, но и в исконных правах русских на территории, прости­рающиеся до самых южных пределов нижнего течения Амура.

– Ты знаешь, Катюша, – говорил он жене, – ведь, ока­зывается, уже в 1644 году здесь, на Амуре, был наш Василий Поярков. А в сорок девятом Ерофей Хабаров. От Хабарова принял команду над казаками Онуфрий Степанов. Енисей­ский воевода Пашков требовал от Сибирского приказа, чтобы поскорей утвердиться на Шилке. В 1684 году учреждается Албазинское, или, по-другому, Приамурское, воеводство. Алексей Толбузин – воевода. Наши русские люди здесь два века тому назад жили. И не только на левом берегу, но и на правый захаживали... Мало того, что жили, еще и занима­лись крещением желавших его принять. Тунгус вроде Пет­рушки Оленного и даур Намоча, впоследствии Федор, даже подавали об этом челобитную великому государю, как лю­ди, платившие ясак русским.

Поселившись в новых землях, русские тщательно исследо­вали и описали решительно все течение Амура до самого устья и заходили даже далеко к югу в Китай до сплошных китайских и маньчжурских селений. Захаживали и на остров Сахалин. Тяга к переселению на Амур временами была тако­ва, что якутским и енисейским воеводам приходилось строить заставы. Конечно, жаль, что многое пришлось потом оста­вить, но кто же виноват, что правительство недостаточно поддерживало переселенцев?

«А ездил я, Игнашка, – писал Милованов воеводе, – вниз по Зее-реке и по Амуру для осмотру хлебородных земель... И если Великий государь позволит, на Зее быть большим пашням и заводам. Нашел железную руду... С усть Зеи по Амуру вниз ехать на коне половину дня все лугами и старыми пашнями до того города, а город земляной, иноземцы зовут его Айгун...»