Георгий Чиж - К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ.

– Полно, душечки, плакать! Всем тяжело!.. Обживемся, да еще как! – раздался бодрый голос Кати. – Давайте устраиваться как-нибудь. А прежде всего накормим ребят. Молоко не пропало? Давайте обсудим вместе, как и что де­лать дальше.

– Не чаяли мы никак, не гадали! – раздались голоса. – Мы думали, заживем на раздолье! А тут на тебе – ни кола, ни двора!

– Сами будем устраиваться, как захотим. Ну, давайте прежде всего молоко... У нас всего три коровы; потребуем по три кружки каждой матери на детку! Идет?

– А остальное?

– Остальное – больным, когда случится, и слабым. Пра­вильно?

– Правильно, – повеселели женщины.

– Молочное хозяйство от мужчин отберем. Кто возьмется за молочное хозяйство?

– Аграфена Ивановна, – дружно заявили все.

– Теперь квартира. Где тут поставить перегородки и устроить кухню? Общей кухней будет ведать стряпуха, при ней кухонный мужик.

– А ты? – раздался чей-то робкий голос.

– Я?.. У меня тоже орава не малая: тут не то что накормить, это пустяки, тут одной штопки белья не оберешься.

Увлекшись своими разговорами, не видела, как тихонько подошел и в изумлении остановился Геннадий Иванович: вместо шаловливой Кати перед ним стояла зрелая женщи­на – хозяйка, умевшая, когда нужно, распорядиться, устро­ить. Вот она какая! И откуда у нее эти русские, простые слова?

– Я ненадолго, – сказала женщинам Екатерина Ивановна, поворачиваясь к мужу, – управляйтесь тут поживее. Ублажу своих, зайду еще, потолкуем об огороде.

– Вот что, – тотчас же заговорила она пораженному мужу, – пришли нам, голубчик, сегодня в казарму плотника поставить перегородки и засади его, и из солдат, кто умеет, делать столы, табуреты, кровати.

Невельской поморщился.

– Если будет возможно... Людей мало, Катя.

– Нам нужны мастера, взамен мы освободим двух, не нужных нам, – и она объяснила, каким образом.

– Хорошо, – сказал Невельской и запнулся.

– В чем дело? – спросила она спокойно.

– Я должен уехать: около Николаевского поста мань­чжуры подстрекают против нас гиляков – не дали Орлову рубить лес. Пришлось приостановить строительство...

– Да, – немедленно согласилась Екатерина Ивановна и добавила: – И чем скорее, тем лучше: надо восстановить наш русский авторитет.

Это быстрое согласие, не сопровожденное ни одним сло­вом сожаления о разлуке, больно кольнуло самолюбие влюб­ленного Невельского. Обида не прошла и тогда, когда с Ка­тиной стороны последовал полный беспокойства вопрос:

– Надолго ли?

Кое-как устроившись на ночь в одной из двух комнаток Орлова, Екатерина Ивановна долго не могла сомкнуть глаз. Амур встречал их рядом неприятных сюрпризов: потерей продовольствия и имущества, гибелью «Шелихова» и «Охотска», выброшенного, как оказалось, бурей на берег, визитом каких-то американских кораблей и возмущением гиляков... «Что это, скверное предзнаменование или просто вызов на борьбу? Надо держать себя в руках... Завтра же напишу письмо Марии Николаевне Волконской».

И, успокоившись, она крепко заснула.

С утра закипела работа: в Петровском завизжали пилы и застучали молотки. Поливали огород, разбитый Орловым; разбивали площадь под новый большой; толковали насчет устройства парников, сруба для колодца... Невельской ре­шился ехать, не ожидая разгрузки «Шелихова».

Бошняк, Березин, двадцать пять солдат на байдарке и вельботе составили отряд для разведки.

Не оставил Невельской в покое и остальных членов экспе­диции: мичман Чихачев с «Оливуцы» и топограф принялись за съемку южной части амурского лимана.

Оставшийся пока в Петровском Орлов приготовлял мате­риалы для постройки дома – начальнику экспедиции и вто­рого, для казарм, – запасался на зиму топливом и готовился к далекому походу на шлюпке для обследования реки Амгунь и Хинганского хребта. Высказанное Невельским неудоволь­ствие нерешительными действиями Орлова в Николаевском угнетало его, сделало необщительным и угрюмым.

Екатерина Ивановна почувствовала себя одинокой. За­ходили, правда, изредка офицеры с «Оливуцы», она была им рада, но они как-то дичились.

Закончились работы по спасению грузов «Шелихова». Сущев охотно поделился своими запасами: к чаю и манной каше появился сахар. Немного повеселели, но долгое отсут­ствие Невельского смущало и беспокоило...

Вернулся он только через месяц. Чихачев и топограф, за­кончившие работу на лимане, тоже вернулись и, не отдох­нувши, тотчас же отправились с Орловым на Амгунь и к Хингану.

– А где же Бошняк? – спросила Екатерина Ивановна.

– Бошняка я назначил командиром Николаевского поста. Березин – его помощник и уполномоченный Российско-Аме­риканской компании – торгует. Там уладилось все просто, и, что всего забавнее, гиляки теперь усердно помогают строить­ся – рубят и таскают лес, – пояснил Невельской. – Жаль, что сама не увидишь, как бойко идет с ними торговля у Бе­резина.

Плохо устраивалось дело с почтовыми сношениями. Прав­да, взявшиеся за почту тунгусы принимали пакеты на Аян охотно, но внушить этим детям природы важность дела никак не удавалось – на «писку» они смотрели, как на нечто хотя и весьма таинственное, но несерьезное: письма пропадали или доходили до Аяна через случайные руки с таким опозда­нием, которое исключало возможность руководить действиями подчиненных. Эго раздражало обе стороны...

– А все же что ты думаешь о декабристах? – спросила мужа Катя на следующий день.

– Что я думаю? Да почти что ничего. Тогда дело прерва­лось неожиданным письмом Лунина «с того света», и все оборвалось: я только успел узнать, что они существуют и не изменились, но их сущности, чем они живы, так и не узнал.

– А если я вам, господин Невельской, преподнесу лунинский катехизис, что вы на это скажете? – Она помахала над головой какой-то тетрадкой, вынутой из ящика комода.

– Там увидишь, – обнял ее Невельской и ловким движе­нием выхватил из ее рук тетрадку. Это было письмо Лунина, в котором он собрал то, что ему хотелось оставить в наследство друзьям-единомышленникам.

Письмо стало любимым чтением на прогулках Кати вдвоем с мужем в лесу; оно не только читалось, но и подол­гу обсуждалось.

«Я хочу, – писал Лунин, – чтобы эти немногие, заветные мысли жили в ваших сердцах и сердцах ваших потомков до тех пор, пока они не обратятся в действительность. Умру с уверенностью в этом, и умирать мне будет легко...»

«Настоящее житейское поприще началось со вступлением нашим в Сибирь, где мы призваны словом и примером слу­жить делу, которому себя посвятили...»

«Политические изгнанники образуют среду вне общества, следовательно, они должны быть выше или ниже его. Чтобы быть выше, они должны делать общее дело».