Георгий Чиж - К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ.

Несмотря на январские стужи и насквозь пронизывающие ветры, русские и приехавшие с ними алеуты раскинули рва­ные палатки и приступили к сооружению большой деревянной бараборы, в которую сгрузили с судов вещи и съестные при­пасы, а затем соорудили крохотную избенку, в которую пе­реехал сам главный правитель российских колоний.

Вскоре, однако, отравившись морскими ракушками и по­теряв от отравления около полутораста человек, почти вся эта партия русских, не поддаваясь никаким уговорам, уплы­ла на Кадьяк. Осталось человек тридцать.

Ни вьюги, ни цинга не помешали этой ничтожной горстке людей к марту месяцу построить двухэтажную, с двумя сторожевыми будками по углам, казарму и погреб для хране­ния припасов. Селение окружили тяжелым палисадом.

С большим любопытством смотрели на все это капитаны и матросы заплывших сюда из Бостона и других мест торгово-промысловых кораблей. Иноземцы покачивали головами и вслух удивлялись, как можно жить при таком плохом пи­тании и даже недостатке в пресной воде.

Приезжие американцы и англичане конкурировали друг с другом и платили за бобра неслыханные цены: восемь аршин шленского сукна, или три сюртука, либо три байковых капота, да еще прибавляли то жестяное ведро, то зеркало, ножницы и по горсти, а то и по две бисеру. Или же за бобра давали ружье и картуза по три-четыре пороха, дроби.

Англичане жаловались на конкуренцию американцев, американцы – на англичан, но это не помешало им увезти тысячи шкурок.

Ружья, пистолеты и мушкеты передавались колошам от­крыто. А тайно, кроме того, сбывались и пушки среднего и большого калибра.

Все это сильно волновало Баранова. Он еще раньше пи­сал в Иркутск: «Ружей стрелебных было послано до 40. Сказано «тобольские винтовки», но не выбирается ни одной годной. От одного выстрела делаются раковины и железо крошится...»

«Калчут и пансырей сколько можно, не оставьте, – про­сил он в другом письме, – и ружья со штыками весьма нужно в опасных случаях. Сколько-нибудь гранат и побольше пушек, две из старых совсем негодны – не высверлены, а одну разорвало на пробе».

Над Скаутлелтом и ситхинцами стали открыто насмехаться не только ближние, но и отдаленные племена колошей и даже взрослые его сыновья.

Не прошло и года, как насмешки сменились прямым из­девательством, направленным уже не только против сит­хинцев, но и против их покровителей, поселившихся в кре­пости и около нее, русских и алеутов. Дело дошло до того, что приезжие из дальних селений ситхинцы избили и прогна­ли толмача, посланного самим Барановым приглашать тойо­нов на праздник открытия крепости имени архангела Михаила.

Пришлось пригрозить силой и даже открыть холостую пальбу из пушки, а потом, примирившись, всю зиму за­дабривать ситхинцев вечеринками, обильными закусками и подарками.

Ни для кого не было секретом, что сплошь да рядом не­которые из гостей прятали под одеждой кинжалы.

Брожением среди колошей и чугачей воспользовался не желавший подчиняться распоряжениям Баранова штурман российского флота Талин, находившийся на службе компа­нии. Он не раз давал понять знакомым тойонам и в Ситхе и даже на Кадьяке, что вооруженный мятеж может иметь успех, если только будет уничтожен Баранов.

Недоразумения с туземцами, доходившие до вооружен­ных стычек, вспыхивали то на Ситхе, то на Кадьяке, то в се­лениях Кенайской и Чугацкой губы.

Из Константиновской крепости бежали содержавшиеся там, выданные в свое время сородичами, руководители од­ного из мятежей. Кто-то помог им пробраться на материк, к Медной реке. Затем появились они в окрестностях Чугацкой губы и стали вербовать чугачей для восстания против русских.

Подозрительно шнырял около Ситхи капитан бостонско­го корабля Барбер. Тайно, по ночам он принимал у себя трех американских матросов, спущенных с корабля несколь­ко лет тому назад и поселившихся у колошей.

Высока гора Эчком. Точно серебряным шарфом окутала она белыми пушистыми облаками, ослепительно сияющими на солнце, свои сильные плечи и гордо поднятую шею и, нахлобучив до самых глаз шапку, окаймленную и зимой и летом горностаевой оторочкой, задумчиво глядит в бескрай­ные просторы.

В плохую погоду ей видны только клубящиеся облака, покрывающие холодной и скользкой изморозью зябнущую грудь, но зато в хорошую до мельчайших подробностей у ног ее видно синее море и бесчисленные острова и проли­вы, чуть не до самых берегов американского материка.

В конце февраля выдался такой редкий безоблачный день, что с краев кратера, некогда дышавшего огнем и кло­котавшего лавой, а теперь доверху засыпанного вечным снегом, ясно виден был весь остров Круза, ситхинские посе­ления и даже далекие проливы Стефена и принца Фреде­рика.

Необычно было видеть в эту пору года куда-то направ­лявшиеся то одинокие, то сгрудившиеся в небольшие группы байдарки. Плыли на них не простые люди, а тойоны, каждый со своим гребцом. А кроме байдар, иногда вмес­те с ними в общих группах шли выдолбленные веретенообразные баты многочисленных ситхинских и якутатских се­лений.

Еще совсем недавно окончилась ловля сельди и сбор сельдяной икры. Скрытых в байдарах запасов икры и коп­ченой сельди могло хватить по крайней мере на месяц. За­пасать рыбу впрок другим способом, кроме копчения, ту­земцы не умели: она скоро покрывалась плесенью и стано­вилась горькой.

В лодках было также спрятано оружие и на случай дур­ной погоды непромокаемые камлейки, сшитые жилами из кишок сивучей.

До рыбного лова, когда красная рыба стоит плотной стеной от самого дна до поверхности воды, оставалось боль­ше месяца. Медведи еще не спешили к своим заповедным местечкам, где скапливается горбуша и чавыча.

У плывших на лодках людей, впрочем, не было с собою никаких рыболовных снастей. Не ко времени были и боб­ровые копья и нерпичьи дубины.

И тем не менее было совершенно ясно, что ловцы спе­шили к одной, всем им известной цели, заставлявшей креп­ко объединиться и забыть о непримиримой племенной вражде.

Гребли молча, сосредоточенно, без обычных шуток и без горластых песен. Даже молодежь не устраивала соревно­ваний в гребле.

Плыли давно. На ночь вытаскивали лодки, опрокидыва­ли на ребро и, подпирая их короткими веслами, устраивали навесы. Редко разводили костры и угрюмо, в одиночку пи­тались сельдяной икрой, копчеными селедками, протухшей китовиной и китовым жиром.

Что-то таинственное и непонятное происходило на море и на земле. Тихонько, крадучись подползали к самому берегу одинокие люди и целыми днями, не сходя с места, всматривались в морскую даль, а заметив вдали одну или несколь­ко лодок, стремительно бежали к своим селениям, прямо к тойонам.