Георгий Чиж - К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ.

– Не сердись, твой мальчик тоже не даст себя в обиду!

На рассвете решили сделать разведку крепости. В ней приняли участие и три бостонских моряка.

Ползли на животе у самой стены больше версты по мок­рому и холодному кустарнику и убедились, что гарнизон спит беспробудным сном. Спали и часовые. Никто не про­снулся даже тогда, когда молодой Скаутлелт, умышленно оставленный в одиночестве, истошно кричал часовым, что он плутал всю ночь и просит пустить его в крепость отдох­нуть.

Все пришли к заключению, что крепость взять можно. Не раздеваясь, как были, тойоны в насквозь промокшей одежде повалились на пол бараборы и крепко заснули.

Суровое воспитание туземцев – с самого детства привычка купаться в ледяной воде, длительные принудительные го­лодовки, пренебрежение к причиняемой боли, жестокие самоистязания – все это приводило к тому, что они могли без вредных для себя последствий спать на голой сырой земле, круглый год ходить босиком, еле прикрывая плечи жесткой, плохо выделанной шкурой, и стойко переносить любую боль.

Наступил вечер, и так же бесшумно и незаметно гости разъехались. Молодой Скаутлелт провожал Хинка в обним­ку до самой лодки, подарив ему свое любимое копье. Хинк не остался в долгу и оставил Скаутлелту свой нож англий­ского изделия.

До Баранова, основавшегося на Кадьяке, доходили глу­хие слухи о том, что высочайше утвержденная в 1798 году Российско-Американская компания, находящаяся под покровительством государя, решила послать для защиты своих владений несколько кораблей в Америку. Когда они вый­дут? Скоро ли прибудут сюда?..

В кают-компании «Надежды» собрались все «свои». Толстой, как бывший морской кадет, посторонним не счи­тался. Можно было говорить откровенно. На столе появилось вино. Ратманов предложил пригласить Крузенштерна и сам вышел на его поиски. Крузенштерн стоял на шкан­цах перед лонгшезом, на котором в небрежной, ленивой по­зе полулежал, мечтательно глядя на море, Резанов. Ратма­нов застал их в тот момент, когда посол, растягивая слова, спросил:

– Иван Федорович, до меня дошел слух, что мы изме­нили курс и вместо Тенерифа идем на Мадеру. В чем дело?

– Так надо, Мадера для меня удобнее, – последовал ответ.

Ратманов приостановился и прислушался.

– Для того чтобы изменять маршрут, предписанный компанией, – сказал Резанов, – необходимы мотивирован­ные основания и согласование со мной.

– Эти основания не в вашей компетенции, – раздра­женный не столько существом вопроса, сколько ленивым, небрежным тоном Резанова, ответил Крузенштерн. – И в них я никому не обязан давать отчета.

– Я все же попрошу вас дать распоряжение взять курс на Тенериф, – не меняя спокойного тона, сказал Резанов. – Макар Иванович, – слегка повернулся он к Ратманову, – вы слышали мое требование? Благоволите его исполнить.

– Слушаю, ваше превосходительство... как только мне будет дано об этом приказание капитана, – не повышая голоса, ответил Ратманов. – Господин капитан, – обратился он затем к Крузенштерну, – господа офицеры просят вас в кают-компанию.

– Хуже всего, – заявил вполголоса Крузенштерн Рат­манову, – что я уже сам сегодня утром решил все же дер­жать курс на Тенериф. Нельзя же пойти на Мадеру из-за одного только упрямства.

– Охота тебе себя расстраивать, Иван Федорович: на Тенериф так на Тенериф, тем более что мы все-таки приня­ли на себя перед компанией обязательство идти именно этим курсом.

– Я хочу отучить его путаться не в свои дела, – сказал Крузенштерн.

К их приходу офицеры уже успели вооружиться книга­ми из библиотеки. На обоих кораблях офицеры читали за­поем, изучая предстоящее поле действий. Усердствовало в чтении и все остальное население кораблей. Даже сам посланник, камергер Резанов, обложился японскими учеб­никами и словарем. Японцы и переводчик Киселев буквально не выходили из его каюты. Даже такой убежденный лен­тяй, как Толстой, и тот усердно зевал над старинной анг­лийской книжкой Энгельберта Кемпфера «История Японии» и захлебывался от удовольствия, читая вслух курьезные выдержки из другой, тоже старинной книжки «О Японе и о вине гонения на христиан».

Когда вошел Крузенштерн, спор сосредоточился на ро­доначальнике Российско-Американской компании Шелихове и на современных ее заправилах.

Лейтенант Головачев опять отстаивал свою точку зре­ния. Однако здесь, среди морских офицеров, он был почти одинок.

– Иван Федорович, – встретил вошедших Толстой, – вы как раз подоспели вовремя! При вас, может быть, Голо­вачев постесняется до смерти душить нас рассказами о но­вейшем аргонавте Шелихове.

Не отвечая Толстому, Крузенштерн обратился к Голова­чеву:

– Петр Трофимович, история именитого рыльского куп­ца Шелихова нам всем хорошо известна. И его четырна­дцати кораблей и личного путешествия с женой на Алеутские острова.

– Я, Иван Федорович, – сказал Головачев, – не соби­раюсь брать под свою защиту ту или иную штатскую пер­сону. Я хочу только точно установить заслуги открытий но­вых земель. В настоящее время назрел, по-видимому, момент, когда понадобилось уже полуофициальное вмешательство российской государственной власти, как фактического хозяина русских поселений на американском берегу. Именно отсюда и возникла необходимость нашей экспедиции. Я не хочу сужи­вать наш спор географическими открытиями, – продолжал он. – Особенно такими, где в конце концов самые открытия являются делом случая: попадется на пути неизвестный, не показанный на карте остров или не попадется? Ручаюсь, что даже из Алеутских островов до сих пор не все известны. Наконец, допустим, что они известны нам, русским, но яв­ляются новыми для английских мореплавателей. Поэтому они часто дают им свои названия и регистрируют их как новооткрытые, иногда не зная, что они давным-давно открыты. Почему Ситхинский залив, где находится наша Ми­хайловская крепость, на английских картах именуется сов­сем иначе? Ванкувер тысяче островов, мысов, проливов, кои он видел, роздал имена всех знатных лиц в Англии и своих знакомых, а напоследок, не зная, как назвать остальные, стал им давать имена иностранных посланников в Лондоне. Прежним нашим мореплавателям запрещалось объявлять свету о своих открытиях, а журналы и описи их представля­лись местному начальству, которое в те времена их держало в тайне. Впоследствии многие из этих бумаг были утрачены, оставались лишь краткие выписки из них, да и те были сде­ланы людьми, в мореплавании не сведущими. На самом де­ле за нашими людьми надо считать значительно больше от­крытий.

– В этом отношении вы правы, – согласился Крузен­штерн. – Но вот послушайте, что пишет Шелихов, – продол­жал он, принимая от матроса книгу, принесенную из кора­бельной библиотеки. – В начале книги открытие Кадьяка и Афогнака он приписывает себе, а далее, начиная с восем­надцатой страницы, не только отмечает, что до него на Кадь­яке перебывала масса народу, но что некоторые из пре­бывавших там «промышленных», как он пишет, «узнав о на­мерении моем идти на остров Кадьяк, всеми мерами стара­лись от того меня отговорить, представляя жителей оного кровожаждущими и непримиримыми». Заслуги описания островов, сделанного штурманами Измайловым и Бочаро­вым, Шелихов присвоил себе, наименовав их труды так: «Григория Шелихова продолжение странствования в 1788 го­ду». А на самом деле он больше и не странствовал... Что вы на все это скажете?