Георгий Чиж - К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ.

«Нечистый! Заманивает... Бежать!» – мелькнуло в голове Шемелина. Зубы стучали мелкой дробью. Тяжело дыша, несколько оправившись, он действительно бросился бежать. Навстречу ему и за ним неслышно двигались какие-то огоньки. Это было еще страшнее, и он, ничего уже не сознавая, сломя голову кинулся к дому и налетел на Толстого.

– Ты что, черти за тобой гонятся? – крикнул Толстой и схватил Шемелина за плечо, но тот молчал.

– Что с тобой?

Ответа не было. Вдруг Толстой понял и захохотал во всю Глотку:

– Лягушек испугался? Ха-ха-ха!..

– Каких лягушек? – прошептал, еле шевеля губами, Шемелин.

– А вот каких... – Толстой потащил его обратно к бо­лоту.

Словно какие-то неведомые духи чертили в воздухе ог­ненные линии. «Значит, не померещилось...» – подумал Ше­мелин, он все еще дрожал.

– Да что же ты, светляков никогда не видал? – спро­сил Толстой.

– Не видал.

– Они здесь больше и ярче...

Разнообразие и яркая окраска представителей животного мира Бразилии заинтересовали даже Шемелина: он стал наведываться к егерю Ивану и подолгу задумчиво смотрел на чучела крокодилов, енотов, черепах, земноводных каниваров. Особенно же его привлекала фантастически каприз­ная окраска бесчисленных колибри. Увидел он и напугавших его жаб и лягушек – в четверть длиной, с симметричными фиолетовыми и желтыми узорами на унизанном как бы нит­ками жемчуга теле. Желтые ноги, два небольших рога, широкая пасть и страшные выпуклые глаза действительно пугали. Не менее страшными казались и живые безвредные ящерицы в полтора аршина длиной, когда они копошились и шуршали в комнатах и звонко щелкали челюстями, схва­тывая муху или бабочку...

Проходили последние дни недели, намеченные работы близились к окончанию, когда рано утром на «Надежде» у Крузенштерна появился встревоженный Лисянский.

– Иван Федорович, у меня несчастье, – сказал он упав­шим голосом. – Ты был прав, придется менять и фок и грот. Жаль, не послушал тебя: надо было сменить обе мачты в Кронштадте...

Однако дело оказалось не так просто: призванный Лисянским португальский мастер заявил, что готовых мачт у него нет и что придется подыскивать их и рубить в лесу. Лес подходящий был, но доставка оказывалась весьма за­труднительной, и времени на все это дело требовалось око­ло месяца.

– Мне придется принять самые крутые меры! – кричал разъяренный Резанов, вызвав обоих капитанов в загород­ный свой дом. – Накупили какую-то гниль, на посмешище перед целым миром... Что же теперь, месяцами будем простаивать во всех гаванях для ремонтов? Я требую тотчас же назначить комиссию для самого подробного осмотра обоих кораблей.

Лисянский вспыхнул и, несколько оправившись от сму­щения, также повышенным голосом, заявил:

– Я прошу вас прежде всего не кричать и войти в долж­ные рамки. Корабли покупались ведь не нами, а правлением Российско-Американской компании.

– Я все сказал, – высокомерно ответил Резанов, – и жду результатов осмотра. От себя назначаю в комиссию майора Фредерици...

В комиссию вошли оба капитана, штурман «Надежды» Каменщиков, штурман «Невы» Калинин да ничего в этих делах не понимающий майор Фредерици. Однако все сразу приняло совершенно бесспорный вид. Как только плотники «Невы» вместе с плотничьим десятником Тарасом Гледяновым и плотником Щекиным с «Надежды» сняли с мачт стеньги, необходимость замены их стала для всех очевидной.

– Да верно ли, что корабли так новы, как их официаль­но считают? – спросил Фредерици Каменщикова.

– Год их постройки установлен документами, – нехотя ответил Каменщиков, спускаясь в трюм.

Оттуда он вышел с растерянным видом и позвал в трюм обоих капитанов. За ними решительно устремился и Фреде­рици. На ходу Каменщиков отметил несколько прогнивших на концах бимсов и, остановившись у основания грот-мачты, поставил фонарь: на тщательно обтесанной, более светлой, чем остальная часть, поверхности шпангоута ясно виднелся в рамке выжженный год: 1793. Переставляя фонарь по шпангоутам дальше, Каменщиков обнаружил на других шпангоутах еще два таких же клейма. Сомнений больше не оставалось: кораблю было не три года, а десять лет.

Поднявшись на шканцы, члены комиссии остановились, стараясь не смотреть друг на друга.

– Рапортуйте! – глухо проговорил после долгого молча­ния Крузенштерн, обращаясь к Каменщикову...

* * *

Календарь пугал Крузенштерна: мыс Горн предстояло обходить в очень неблагоприятное время. Следовало ожи­дать неустойчивой погоды, ураганов, возможного разлучения кораблей. Пришлось подумать насчет мест и сроков рандеву.

Команда «Надежды» осталась очень недовольна месяч­ным пребыванием в Бразилии. Ее не пускали на берег, а между тем ходившие гребцами на шлюпках матросы драз­нили воображение затворников рассказами о красоте мест­ных красавиц и дешевизне спиртных напитков, особенно рома.

– Холопам везде хорошо, – говорил конопатчик Ванька Шитов. – Эй ты, холопья шкура! – крикнул он и дернул за рубаху вошедшего в кубрик егеря Ивана.

Егерь резко отмахнулся, и Шитов полетел навзничь, гул­ко ударившись головой о переборку.

– Чего ощетинился? – примирительно сказал конопат­чик. – Дома-то ведь все мы холопы: в холопской стране живем.

– Подлинно, – согласился плотничный десятник Гледянов. – Сегодня ты, скажем, холоп своего барина, а завтра... Хочет он из тебя, барин-то, помещик, – своего лакея сде­лает, хочет – в рекруты отдаст али на оброк пустит.

– А он, барин-то, разве не холоп? – спросил егерь и сам ответил: – Тоже холоп, только перед другим барином или там вельможей. А тот тоже холоп – перед царем. Вон, к примеру, министр морской Чичагов – большой барин, а не понравился царскому величеству, сорвал с него эполе­ты да по мордам и – в равелин. Вот те и министр, кому жаловаться?

– Здесь, говорят, вольготно – народ сабсим свабодный, – заметил черненький татарин Розеп Баязетов и вздохнул.

Егерь расхохотался:

– Здесь еще хуже,.. Тут, брат, и пашут и сеют на чер­ных невольниках, на неграх африканских. Привозят их сю­да, как скотину, и продают. Я-то знаю, видел на рынке...

Разговор о торговле невольниками шел и в кают-компа­нии.

– Какой это ужас! – возмущался Резанов. – Их силой отрывают от своих семей, везут, как скот, в темных и не­чистых трюмах в Рио-де-Жанейро, а отсюда развозят по все­му берегу. Вы все видели этих жертв алчности, продаваемых за сто пиастров. Покупатели заглядывают им в зубы, как цыгане лошадям. И кормят их, как скотину: раз в день сунут общую чашку маниоки, и все. А при продажах бес­сердечно разлучают детей с отцами и матерями, жен и му­жей...

– Во время нашего пребывания в загородной резиденции губернатора, – продолжал Резанов, – негры убили там по соседству жестокого плантатора, а затем заявили, что они знают о неминуемой для них смерти, но они предпочитают смерть своему тягостному существованию. Сто пятьдесят тысяч! Подумайте, сто пятьдесят тысяч людей ежегодно продаются и покупаются в одной только Бразилии. И это в наш просветительный век!