Георгий Чиж - К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ.

Нессельроде экстренно назначил заседание особого коми­тета, на котором заявил, что он и слышать не хочет о пред­ложении Меньшикова о том, чтобы рассмотрение вопроса об открытиях Невельского отсрочить до получения от Му­равьева более подробных сведений.

– Нам нельзя больше ждать, – кипятился Нессельро­де, – мы и так уже дождались: мы видим, как господин Муравьев сам показывает пример своим чиновникам, что можно не исполнять высочайших повелений совершенно безнаказанно, как, например, задержать спешно посланную экспедицию Ахте, и к чему эти примеры приводят. Удивительно ли после этого, что лейтенант Невельской делает какие-то сенсационные открытия, пользуясь военными кораблями, ни у кого не спрашиваясь и даже не ожидая, по его мнению, очевидно, совершенно ненужных высочайше утвержденных инструкций. Мы этим легковесным открыти­ям решительно не верим.

Натиск со стороны Нессельроде и его подголосков был настолько силен, что, обменявшись незаметными для дру­гих взглядами, Меньшиков и Перовский решили взбесивше­муся Нессельроде не противоречить и больше не выступать. Постановление комитета о том, что доклад Невельского идет вразрез решительно со всеми достоверными данными, имеющимися в министерстве иностранных дел, и ни в каком от­ношении не может изменить ранее принятых и высочайше утвержденных решений, состоялось. А дабы в дальнейшем самовольство прекратить навсегда, решено представить ос­лушника высочайшей воли к разжалованию.

– Я вас не понял, Александр Сергеевич, почему вы от­казались от защиты Невельского? – спросил Меньшикова Перовский после окончания заседания комитета.

– На этот раз просто хочу проучить Нессельроде, хочу показать этому зазнавшемуся злокачественному прыщу, что его политика на наших восточных окраинах государем не одобряется и обречена на провал. Я не допускаю и мысли, что государь согласится на разжалование Невельского до получения подробного доклада Муравьева. Но на всякий случай я уже исходатайствовал для себя высочайшую ау­диенцию.

Расчет Меньшикова оказался верным: получив постанов­ление комитета с особыми мнениями его и Перовского о не­обходимости выждать, император вслух выразил одобрение смелому патриотическому поступку Невельского, но резолю­ции никакой не наложил.

Невельской прибыл в Петербург в конце января 1850 го­да и тут узнал, что слухи о его разжаловании держатся до сих пор весьма упорно.

– Да, – ответил на его вопрос Меньшиков, к которому Невельской поспешил с докладом, картами, промерами, жур­налами описей берегов, подробными мотивированными заключениями и письмами и представлениями Муравьева, – заключение комитета о необходимости вас разжаловать за дерзость имеется у государя, который лично мне сказал, что результатами вашей разведки он остался очень доволен. Теперь, вследствие доставленных вами новых материалов, вопрос подвергнется вторичному рассмотрению. Быть может, даже будет допущен личный ваш доклад. Если это случится, будьте мужественны, тверды и определенны. Имейте в виду, что мы с министром внутренних дел в комитете в меньшин­стве и что, кроме нас, охотников защищать вас против Нессельроде и Чернышева не найдется. Не кипятитесь и дер­жите себя в руках. А сейчас поезжайте к Перовскому.

– Очень благодарен, ваша светлость, за ценные советы. Я держу себя в руках, но обвинение в том, что я и мои офицеры дали ложные сведения о лимане и Амуре, может меня взорвать, – сказал Невельской. – Лжецами ни я, – он покраснел, – ни мои...

– Полноте, – успокоил его Меньшиков, – ведь вам хо­рошо должно быть известно, что в открытие северного про­лива Берингом поверили чуть ли не полустолетьем позже, и то только после того, как его открытие подтвердил автори­тетный иностранец капитан Кук и заступился за покойного, назвав пролив Беринговым. А вы хотите разрушить автори­теты одним махом. Подождите несколько годков, время ра­ботает на вас.

– Ваша светлость, помилосердствуйте, мне уже сорок лет, так что вряд ли удастся дождаться признания, – пошу­тил, успокаиваясь, Невельской.

– Не теряйте надежды, капитан, – в тон ответил Мень­шиков, – это ведь может случиться и гораздо раньше.

Экстренно собравшийся особый комитет на этот раз был необычно многолюден: пожаловали и те члены, которые его заседаний никогда не посещали.

И как-то так случилось, что дебаты по основному вопросу вошли в русло далеко не сразу: внимание участников сна­чала опять сосредоточилось на оценке поступка Невельско­го, а не на открытии и не на рапорте Муравьева, который требовал немедленно занять Амур.

– Налицо факт возмутительной недисциплинированно­сти всего экипажа корабля, – строго заявил военный министр, светлейший князь Чернышев, – при попустительстве высшего начальства. Что касается меня, я повторяю свое мнение – разжаловать Невельского в солдаты! – он злы­ми раскосыми глазами окинул собрание. Так, бывало, смот­рел он на допрашиваемых декабристов, издеваясь над их показаниями, и требовал зачисления их в первый разряд преступников, то есть на виселицу.

– Александр Иванович, как всегда, прав, и самоволь­ство должно быть наказано, – внешне спокойно ответил Меньшиков, хотя внутренне клокотал негодованием на этого злобного зверя и неудачного охотника за наследством дека­бриста Чернышева, однофамильца министра.

– Но у Невельского, как известно, была временная ин­струкция от меня, это раз. Во-вторых, у него были указания облеченного достаточной властью сибирского генерал-губернатора, в распоряжении которого Невельской находился. И, наконец, в-третьих, высочайше утвержденная инструкция, которая, как это стало теперь известно, просто до него не дошла. А если не дошла, то не могло иметь места ее нару­шение. Не знаю, как у вас, в сухопутных войсках, ваша свет­лость, предоставляется ли в подобных случаях офицеру инициатива действовать по своему разумению, или он дол­жен отречься от дела и бросить его на произвол судьбы. У нас же, на флоте, за непроявление в таких случаях ини­циативы строго взыскивают... Так вот, по моему мнению, прежде чем принимать предлагаемые крайние меры, надо бы дело исследовать: я ли в этом виновен, Муравьев ли, или на самом деле Невельской. И в какой мере. Ваша свет­лость, Александр Иванович, армия богаче нас людьми, российский же флот беден такими выдающимися офицерами, как Невельской, и мы только в самых крайних случаях мо­жем позволить себе такую меру, как разжалование.

– Я решительно возражаю против того, что вместо сути дела, а суть заключается в двух серьезнейших и необходи­мых для империи открытиях, – поддержал Меньшикова министр внутренних дел Перовский, – и в рапорте генерал-губернатора о немедленном занятии Амура, мы занимаемся какой-то деталью. Дисциплинарное дело о капитан-лейте­нанте Невельском должно быть передано для расследова­ния по начальству, то есть по флоту или адмиралтейству. А вот амурские вопросы – это прямые вопросы нашего ко­митета. Вследствие этого я позволю себе спросить: почему драгоценнейшие открытия Невельского являются какими-то чудесными, неожиданными и имеют место только в 1849 го­ду, вместо того чтобы вытекать непосредственно из текущей работы тех, кому ведать надлежит и иметь место пятьдесят лет тому назад? Почему до сих пор нами не заселен Саха­лин? Почему сведения наши о наших же российских окраи­нах по своей достоверности напоминают сведения из Геро­дота и других историков древности о нашей стране? Ведь для всех нас давным-давно ясно, что покушения на россий­ские пограничные области ведутся больше ста лет, а меж­ду тем в наше время положение создалось такое: французу Лаперузу лезть в Татарский залив и на Сахалин невозбран­но. То же и англичанину Бротону. Невозбранно это и сотням китоловов всех стран ежегодно, хотя и Франция и Англия касательства никакого к нашим берегам не имеют – далеконько. И все же они лезут. А вот нам нельзя: не обиделись бы японцы или китайцы. Я хотел бы слышать мнение по этому поводу азиатского департамента!