Игорь Латышев - Япония, японцы и японоведы

Однако та дипломатия улыбок и постоянных излияний в дружественных чувствах к Японии и ее государственным деятелям, проводившаяся Трояновским во имя всемерного упрочения советско-японского добрососедства, не вызывала у меня в те годы особого восторга. Я считал тогда, да и теперь считаю, что первейшая задача наших дипломатов, находящихся в зарубежных странах, состоит не в безоглядном "укреплении дружбы" с этими странами, а в защите и претворении в жизнь национальных интересов собственной страны.

Потому-то, с моей точки зрения, поступаться этими интересами во имя дружбы не следовало ни при каких обстоятельствах. А при общении Трояновского с японцами складывалось иногда впечатление, что акценты смещались: за разговорами о дружбе отходили на второй план соображения, связанные с заботой о национальных интересах и достоинстве страны. Так, в частности, в конце 60-х - начале 70-х годов не прореагировал должным образом Олег Александрович на такие вызывающие действия японской стороны, как перекрашивание на японских картах Южных Курил в цвет японской территории, на создание в рамках правительства Управления по делам северных территорий, развернувшего среди населения по сути дела антисоветскую, реваншистскую кампанию. Именно тогда, в самом начале этой кампании, советскому послу надлежало проявить твердость и, как говорится, стукнуть кулаком по столу. Но душка Трояновский, улыбавшийся каждому встречному японцу, предпочел тогда ограничиться лишь декларативными возражениями и упреками.

Вспоминается мне в той же связи совещание в кабинете Трояновского старших работников посольства (советников и первых секретарей), на котором присутствовал и я как заместитель секретаря профкома (парткома), отвечавший за идеологическую работу советской колонии (на эту должность меня избрали в те годы на одном из перевыборных профсоюзных, т.е. партийных собраний). Состоялось это совещание где-то осенью 1974 года, а обсуждался на нем вопрос о том, как отметить пятидесятилетие со дня вступления в силу подписанной в Пекине советско-японской "Конвенции об основных принципах взаимоотношений между СССР и Японией", знаменовавшей собой восстановление полнокровных дипломатических отношений двух стран. Как следовало из информации самого Трояновского и его советников, японская сторона не питала особого желания придавать этому юбилею торжественное звучание и была склонна отметить его без особой помпы. Однако нашему послу это не нравилось, и ему хотелось отметить этот юбилей и в Японии, и в Советском Союзе с максимальной торжественностью (желание понятное, так как при проведении подобных юбилеев посол оказывался вроде бы также именинником, а его деятельность попадала лишний раз в поле зрения кремлевских руководителей). Улавливая настроение посла, присутствовавшие на совещании дипломаты выступали один за другим с различными идеями, направленными на то, чтобы превратить юбилей и в Москве, и в Токио в некое большое праздничное мероприятие. Предлагалось, в частности, организовать обмен приветственными посланиями между главами правительств обеих стран, созвать в Москве конференцию советских сторонников дружбы с Японией, провести в столицах обеих стран торжественные приемы, представить и наградить наиболее важных деятелей, выступающих за японо-советское добрососедство, опубликовать в центральной печати Советского Союза юбилейные статьи и т.д. и т.п. Слушая все эти предложения мидовских чиновников, встречавшие благожелательный отклик посла, я, в конце концов, не выдержал и, может быть, несколько резковато поставил под сомнение уместность и политическую целесообразность столь грандиозной юбилейной суеты, затевавшейся участниками совещания.

- Мне непонятно,- сказал я,- почему мы, представители великой державы, стремимся с таким азартом превратить юбилейную дату в некий пышный праздник, в то время как японская сторона не видит в этом большой необходимости и не желает придавать этой дате широкого резонанса. Ведь при таких обстоятельствах мы попадаем в какое-то неравноправное положение просителей. Получается, будто мы более заинтересованы в советско-японской дружбе, чем японская сторона, которая эту дружбу не желает почему-то слишком афишировать. Зачем выклянчивать у японцев какие-то поздравительные послания в адрес Советского Союза? Не лучше ли отметить названный юбилей спокойнее и на таком же и не более высоком уровне, на котором считала бы достаточным остановиться японская сторона? Тем более, если трезво смотреть в прошлое, то Пекинская конвенция не привела к японо-советскому добрососедству в полном смысле этого слова: в последовавшие два десятилетия японские милитаристы вели себя зачастую вызывающе, откровенно демонстрировали свои антисоветские намерения, предпринимали провокации на наших границах (вспомните Хасан и Халхин-Гол), вели подготовку к войне с нашей страной. Уже поэтому не стоит слишком восторгаться последствиями вступления в силу Пекинской конвенции.

Высказавшись в таком духе, я, судя по реакции присутствовавших, пошел против течения, и мои рассуждения повисли в воздухе без комментариев. Трояновский не стал вступать со мной в спор (это было не в его стиле), промолчали и смотревшие ему в рот посольские работники... Что же касается юбилея, то он был проведен в Москве более торжественно, чем в Токио - как того и хотелось нашим дипломатам.

Претила мне в тот период и еще одна навязчивая идея посольского руководства, а именно идея официального визита в Японию Генерального секретаря ЦК КПСС Л. И. Брежнева, которого японский премьер-министр Танака пригласил в Страну восходящего солнца, когда в 1973 году находился с визитом в Москве.

Хотя в 1975-1976 годах Танака уже покинул бесславно пост главы правительства, тем не менее ближайшие советники Трояновского - Л. А. Чижов, Н. И. Цехоня, Е. Г. Комаровский - продолжали вынашивать эту идею и убеждать себя и московское начальство в том, что такой визит дал бы "мощный импульс" развитию добрососедства двух стран и открыл бы "новую эпоху" в советско-японских отношениях. Естественно, поддерживал эту идею и Трояновский.

Но при вдумчивом анализе обстановки в Японии эта идея никуда не годилась, ибо в те годы усилия японского правительства были направлены на раскручивание маховика японских территориальных притязаний к нашей стране притязаний, которые с порога отвергались и Брежневым, и Громыко. Визит Брежнева не мог пройти без острого обсуждения территориальных притязаний Японии, а поскольку никто в Кремле не был готов к удовлетворению этих притязаний, то и итоги визита, даже в случае принятия каких-либо хороших решений по экономическому сотрудничеству двух стран, были бы раскритикованы и смазаны японской прессой и не дали бы того полезного для Советского Союза политического и пропагандистского эффекта, о котором так настойчиво говорили сторонники этого визита. Что двигало ими тогда в действительности - нетрудно понять. Ведь, судя по практике брежневских визитов в другие страны, было известно, что такие визиты были беспроигрышно обречены на успех. Не мог же Брежнев с его все возраставшим самомнением признать потом, что его поездка в какую-либо из зарубежных стран окончилась неудачей или была предпринята понапрасну. Сказать ему открыто об этом тем более никто не мог при существовавших политических порядках. А раз успех был неизбежен, то неизбежным становились и похвалы генерального секретаря КПСС в адрес послов и посольств той страны, куда наносился визит. И не случайно поэтому многие из тех дипломатов, кто увивался во время подобных визитов вблизи всемогущего визитера, получали в дальнейшем либо похвалы, либо повышения в должностях.