Евгений Устиев - По ту сторону ночи

Мы вошли в длинный сарай, в котором пахло пылью. Справа и слева вдоль стен лежали разделенные низкими деревянными перегородками большие груды поделочного камня.

— Это склад яшмы, — сказал инженер. Взяв потрепанный веник, он обмел пыль с ближайших глыб. Перед нами запестрели причудливыми узорами и удивительными красками кремнистые камни Урала и Алтая.

Вот знаменитая пестрая орская яшма. У нее такой богатейший узор из белых, желтоватых и огненно-бурых пятен, жилок и извивающихся полос, что даже на необработанных ее поверхностях можно угадать самые необыкновенные пейзажи и фигуры. Недаром эта яшма еще в конце XVIII века была названа картинной.

А тут изумительная по благородству серо-голубовато- го тона, безузорная калканская яшма, из которой можно резать самые тонкие каменные изделия.

Здесь же рядом громоздятся большие глыбы ленточной кушкульдинской яшмы; у нее чередуются слегка волнистые полосы красного, зеленого и бурого цвета.

Петергофская гранильная фабрика на весь мир прославила все эти несравненные по красоте яшмы Южного Урала. Годы, а иногда и десятки лет трудились безвестные камнерезы, чтобы выточить и отшлифовать удивительные произведения искусства, украшающие сейчас залы наших музеев и дворцов.

В дальнем конце склада хранились запасы яшм Алтая. Мы увидели серо-стальную с розовыми пятнами — риддерскую и серо-фиолетовую — коргонскую яшму. Особенное впечатление оставляли массивные монолиты серо-зеленой струйчатой ревневской яшмы со светлым муаровым узором. Крупный рисунок позволяет применять ее лишь в больших изделиях. Именно из ревневской яшмы вырезана колоссальная эллиптическая ваза, стоящая сейчас в одном из залов Эрмитажа. Это чудо гранильного искусства. В вазе одновременно могло бы поместиться до десяти человек; и при таких же размерах нужно видеть поражающую точность формы и тонкость резьбы.

В следующем сарае находились еще более замечательные материалы. Глаза разбегались при виде собранных в громадные кучи каменных сокровищ.

В первом отсеке чуть искрился полупрозрачный нежно-розовый кварц — белоречит, попавший на Балтийское побережье из далекой Сибири. Дальше было отделение с темно-малиновым уральским родонитом-орлецом, по которому извивались бархатисто-черные жилки. (Через несколько лет орлецом и нержавеющей сталью были облицованы колонны самой благородной по архитектуре и красивой по цвету станции метро «Маяковская» в Москве.)

— Ни один камень, — сказал Владимир Ильич, — не имеет такого глубокого и мягкого малинового оттенка, как орлец, и нигде больше вы не встретите такого строгого и гармоничного сочетания цветов!

— Правда, в сочетании красного и черного есть что-то траурное, — заметил инженер, — Недаром именно родонит выбрали для саркофага Александру II в Петропавловском соборе.

— Кстати, это самый большой его монолит в мире, — сказал Владимир Ильич. — Что же касается траурности родонита, то ведь надгробья чаще всего делают из белого мрамора и, однако, никто его не называет траурным.

— Все-таки в зеленом цвете больше радости; вот посмотрите, сколько ее здесь, в отделении для малахита.

…Перед нами лежали небольшие угловатые глыбы шелковисто-зеленого малахита из меднорудных месторождений Северного Урала. По яркому то густому, то бледно-зеленому фону струилась волна отливающего шелком рисунка. Смотришь и не веришь в каменность этого камня! Мягкие переливы цвета и рисунка скорее напоминают драгоценную, сотканную руками человека парчу…

— Когда-то мы заслужили громкую славу мозаичными изделиями из малахита, — начал инженер. — Наши умельцы пилили камень на тонкие маленькие плитки и склеивали из них непрерывно вьющийся узор на поверхности больших колонн, ваз или столешниц. Иностранцы назвали этот остроумный способ русской мозаикой.

— Вот лучшее доказательство превосходства искусства над природой! — заметил член комиссии с бородкой. — Разве она в состоянии создать столь изысканный рисунок на такой громадной поверхности?

— Конечно, в природе нет подобных монолитов малахита, — возразил Владимир Ильич, — но ведь и мы в этом случае развиваем в едином рисунке лишь то, что она нам дала! Кстати, если говорить о радостном зеленом цвете, то вот где его надо искать, смотрите!

Он показал на следующий отсек, где висела скромная табличка с надписью: «Нефрит».

Здесь высокой грудой были навалены бесформенные глыбы и округлые валуны одного из самых интересных в истории человечества камней.

Владимир Ильич прав. Кричащее богатство в расцветке и узоре малахита отступило перед сдержанным благородством и задумчивой красотой нефрита. Отполированные водой гальки и матовые распилы глыб отливали бесконечно разнообразными зелеными оттенками. Тут и нежно-зеленые, как травка на весеннем лугу, и черно-зеленые, как заснеженный еловый бор, и все промежуточные тона камня — от цвета незрелой антоновки через чистый изумрудно-зеленый к голубовато-зеленому, как осенняя вода в горных потоках, или буровато-зеленому, как увядающие листья орешника.

— А ведь здесь только наш саянский нефрит. В Китае особенно ценился молочно-белый и сероватый нефрит «цвета плевка». С изделиями из такого камня связаны древние предания и таинственные поверья. Его стоимость была баснословной!

В этот момент мое внимание привлекла лежавшая поверх кучи небольшая галька травянисто-зеленого нефрита. Величиной и формой она напоминала большой пузатый огурец. Великолепно отшлифованный рекой камень тускло мерцал почти на уровне моих глаз глубоким внутренним светом. На чистом и веселом зеленом фоне были разбросаны редкие кроваво-красные пятнышки и тоненькие жилки. Никогда ничего подобного по красоте и притягательности я еще не видывал. Совершенство цвета и формы было столь велико, что я не мог противиться и, протянув руку, осторожно погладил выступавшую округлость гальки. Бархатисто-гладкая поверхность зеленого камня рождала ощущение столь нежной свежести, что невольно возникала мысль о лесной прохладе.

Меня охватило страшное искушение.

— Наши запасы нефрита, — слушал я краем уха пояснения инженера, — почти не пополнялись с середины прошлого века. Все, что вы видите, собрано трудами и упорством одного из пионеров цветного камня Сибири, уральского инженера Пермикина. С опасностью для жизни он не раз пробирался с горсткой рабочих в дебри Саян и собирал в бассейне реки Онот валуны нефрита.

Я уже взял гальку. Ее живая тяжесть оттягивала и холодила мне руку.

— В конце концов ему удалось найти и коренное месторождение камня, который ценился в те времена на вес серебра.

Я горел как в огне. Кровь шумными волнами билась в жилах. Мне казалось, что все видят мое смятение. «Или сейчас или никогда», — кипели мысли. Тяжесть камня становилась все ощутительней.