Жюль Верн - Возвращение на родину

— Не имею понятия.

— И ничего о движении французских войск, собранных на границе?

— Ничего.

Тут выражение лица Калькрейта изменилось, и голос его стал повелительным.

— Берегитесь, господин Дельпьер! — сказал он.

— Чего? — осведомился я.

— Сейчас неблагоприятное время для путешествий иностранцев по Германии, особенно если они французы; мы не любим, когда к нам являются смотреть, что у нас тут делается…

— Но сами вы не прочь узнать о том, что делается у других? Я не шпион, сударь!

— Надеюсь, это в ваших же интересах, — ответил Калькрейт угрожающим тоном. — Я буду наблюдать за вами. Вы француз. Вы уже нанесли визит в дом француза господина де Лоране. Вы остановились в доме семейства Келлер, сохранившего связи с Францией. При нынешних обстоятельствах этого достаточно, чтобы находиться под подозрением.

— Разве я не волен был приехать в Бельцинген?

— Вполне.

— Разве Германия и Франция воюют между собой?

— Еще нет. Скажите, господин Дельпьер, у вас, похоже, хорошее зрение?

— Превосходное!

— Ну так я вам советую не слишком им пользоваться!

— Это почему?

— Потому что, когда смотрят — видят, а когда видят, появляется искушение рассказать об увиденном!

— Еще раз повторяю вам, сударь, я не шпион!

— А я еще раз вам отвечаю, что надеюсь, иначе…

— Иначе?..

— Вы вынудите меня препроводить вас обратно на границу, если только…

— Если только?..

— Если только мы, дабы избавить вас от тягот путешествия, не сочтем нужным сами обеспечить вас пищей и жилищем на более или менее длительный срок!

С этими словами Калькрейт жестом дал мне понять, что я могу уходить. На этот раз жест этот был сделан не ладонью, а кулаком. Не имея ни малейшего желания оставаться дольше в полицейской канцелярии, я круто повернулся на каблуках, сделав это, пожалуй, слишком по-военному. И я отнюдь не уверен, что эта скотина не заметила этого.

Я вернулся в дом госпожи Келлер. Теперь я был предупрежден. Меня не будут выпускать из пиля зрения.

Господин Жан ждал меня. Я подробно передал ему свой разговор с Калькрейтом, и он нашел, что мне угрожает опасность.

— Это меня ничуть не удивляет, — заметил господин Жан, — и вы на этом не покончили с прусской полицией! Не только для вас, Наталис, но и для нас я опасаюсь в будущем осложнений.

Между тем в работе и прогулках дни проходили очень приятно. Мой молодой учитель имел возможность убедиться в моих успехах. Гласные уже крепко засели у меня в голове. Мы принялись за согласные. Некоторые из них доставили мне порядочно хлопот — особенно последние по алфавиту. Но в общем и целом дело шло на лад. Скоро я должен был начать составлять буквы в слова. Похоже, у меня были неплохие способности… для тридцатилетнего!

От Калькрейта ничего нового не было. Никаких приказов мне явиться в канцелярию не поступало. За нами, по всей вероятности, следили, особенно за вашим покорным слугой, хотя мой образ жизни не давал никакого повода для подозрений. Таким образом, я полагал, что отделаюсь первым предупреждением и что начальник полиции не будет брать на себя заботу ни о моем жилье, ни о моем выдворении.

На следующей неделе господину Жану понадобилось отлучиться на несколько дней. Он должен был съездить в Берлин из-за своего проклятого процесса. Он хотел покончить с ним во что бы то ни стало, так как этого требовали обстоятельства. Как его примут в Берлине? Не вернется ли он обратно, даже не добившись назначения срока судебного разбирательства? Не стараются ли там выиграть время? Именно этого и приходилось опасаться.

По совету Ирмы я во время отсутствия господина Жана взялся наблюдать за поведением Франца фон Граверта. Впрочем, так как Марта вышла из дому лишь однажды, чтобы сходить в церковь, то ей не пришлось столкнуться с лейтенантом. Тот несколько раз в день показывался возле дома господина де Лоране, то вразвалку проходя мимо и поскрипывая сапогами, то гарцуя на лошади. Великолепное животное, как, впрочем, и его хозяин! Однако всегда решетки ограды бывали закрыты, как и двери дома… Воображаю, как это его злило! Вот потому-то и следовало поторопиться со свадьбой.

Именно ради этого господин Жан в последний раз поехал в Берлин. Он решил, что бы там ни случилось, назначить день свадебной церемонии тотчас по возвращении в Бельцинген.

Господин Жан уехал 18 июня. Он должен был вернуться только 21-го. Я тем временем продолжал усердно работать. Госпожа Келлер заменила на уроках сына. Она проявляла ко мне завидную снисходительность. Можно себе представить, с каким нетерпением мы ожидали возвращения уехавшего! Действительно, обстоятельства поджимали. Читатель сможет судить об этом из тех подробностей, которые я узнал уже потом и которые изложу сейчас, не давая своей оценки, ибо когда речь заходит о политических тонкостях, я (охотно признаюсь в этом) ничего здесь не смыслю.

В 1790 году французские эмигранты нашли убежище в Кобленце [70] Кобленц — город в Германии, на берегу р. Рейн при слиянии с ним р. Мозель. С началом революции сюда эмигрировала значительная часть французских сторонников монархии. Сформировав три армии, они участвовали в австро-прусском вторжении во Францию. В 1794 году революционные войска заняли город, положив тем самым конец кобленцской эмиграции. . В прошлом, 1791-м, году король Людовик XVI, приняв Конституцию, объявил об этом иностранным державам. Англия, Австрия и Пруссия в ответ торжественно объявили о своих дружественных намерениях. Но можно ли было доверять им! Эмигранты же не переставали подталкивать дело к войне. Они закупали оружие, готовили кадры. Вопреки приказанию короля вернуться во Францию они не прекращали своих военных приготовлений. Несмотря на то, что Законодательное собрание потребовало от выборщиков Трира, Майнца и от других принцев Империи рассеять скопления эмигрантов на их границе, последние все же оставались там, готовые повести за собой захватчиков.

И тогда на востоке сформированы были три армии и организованы таким образом, чтобы они могли иметь постоянную связь между собой.

Граф де Рошамбо, бывший мой генерал, отправился во Фландрию принять командование Северной армией, Лафайет — командование Центральной армией в Меце, а Люкнер — Эльзасской армией, составивших вместе примерно двести тысяч человек, как сабель, так и штыков. Что же касается эмигрантов, то у них не было оснований отказываться от своих планов и подчиняться требованиям короля, поскольку им на помощь собирался прийти Леопольд Австрийский.

Так обстояло дело в 1791 году. В 1792 же году произошло следующее.

Во Франции якобинцы [71] Якобинцы — партия, выражавшая в годы революции интересы революционно-демократической буржуазии, выступавшей в союзе с крестьянством и низшими слоями городского населения. Весной 1793 года установили в стране свою диктатуру, ликвидированную в ходе контрреволюционного переворота 27 июля 1794 года. во главе с Робеспьером [72] Робеспьер Максимильен (1758–1794) — один из руководителей якобинцев. Во время вышеуказанного переворота казнен. горячо выступали против войны. Их поддерживали кордельеры [73] Кордельеры — члены французского политического клуба 1790–1794 годов; в 1791 году возглавляли республиканское движение в стране. , боявшиеся учреждения военной диктатуры; жирондисты [74] Жирондисты — политическая группировка в годы революции, представляла преимущественно торгово-промышленную и землевладельческую буржуазию. После свержения монархии 10 августа 1792 года стали у власти, которой их лишило народное восстание весной 1793 года, руководимое якобинцами. же, напротив, в лице Луве и Бриссо требовали этой войны во что бы то ни стало, с тем чтобы вынудить короля раскрыть свои намерения.