Генри Мортон - От Иерусалима до Рима: По следам святого Павла

Во многих домах стоит вполне современная деревянная мебель. Больше всего меня поразили европейские кровати вместо традиционных ковров, на которых спит большинство арабов. Похоже, что эти «пчелиные поселки» — столь примитивные и убогие на вид — могут похвастать куда более высоким уровнем жизни, чем прочие арабские деревни.

Мы продолжили путь в Антиохию, до которой оставалось еще несколько миль. Я рассматривал серую негостеприимную местность с маячившими вдали каменистыми холмами и думал, что она, наверное, была хорошо знакома святому Павлу. Вдруг мое внимание привлек участок земли, вымощенной квадратными каменными блоками. Я не поверил своим глазам — это был фрагмент старой римской дороги, протянувшийся на несколько сотен ярдов. Остановив машину, я в волнении смотрел на древние плиты, которых, вполне возможно, касалась нога самого Павла. Мимо проходило современное шоссе, в одном месте оно даже пересекало римскую дорогу. Но та упорно не желала умирать: как и тысячи лет назад, тянулась через степь и скрывалась среди холмов, где ныне обитали лишь овечьи отары со своими пастухами.

Я не удержался, прошел с полмили по древним камням, и вдруг осознал, что эта дорога — единственное сохранившееся, что может по возрасту сравниться с эпохой Павла. Римляне ведь проложили отменную сеть дорог, соединявших все города империи, пересекавших пустыню, горы, степи и убегавших через Малую Азию в Македонию. От страны к стране они меняли имена, но, независимо от названий, целенаправленно исполняли свою функцию — вели туда же, куда и прочие древние дороги, а именно — в Рим.

Если встать посреди такой дороги, нетрудно вообразить, как все было во времена Павла. Перед глазами встают труппы бродячих жонглеров и танцовщиц — они спешат в Антиохию, которая на Древнем Востоке играла роль современного Парижа. А вот тяжело маршируют древнеримские когорты, за ними тянутся торговые караваны из Багдада и Дамаска, в своих сумках они везут шелка, специи и благовония. Нет-нет да и мелькнет фигура странствующего философа. На дороге попадались и гладиаторы, и дрессировщики, которые везли зверей в антиохийский цирк, и языческие жрецы с переносными кумирами. И где-то посреди этого многолюдья — как символы старого мира и, соответственного, мира нового, нарождающегося — двигались два человека. Один из них — римский сенатор, двигающийся на носилках в окружении пышной свиты с какой-то важной имперской миссией. И другой — скромный христианин, который шел пешком, но с еще более важной миссией, в маленькую «церковь, что в Антиохии».

Примерно через час пути дорога покинула каменистые холмы и нырнула в живописную знойную долину, по которой течет река Оронт — изгибаясь и извиваясь, пока не находит себе выход в Средиземное море.

Вдалеке я увидел белые башни минаретов, окрашенные утренними лучами солнца, и понял, что передо мной Антиохия — матерь-церковь языческого христианства.

«Антиохия Прекрасная и Золотая» до сих пор заслуженно пользуется этим данным ей в древности названием, хотя от прежних прекрасных храмов и колоннад не осталось и следа, а золото, если и можно сыскать, — только на освещенных солнечными лучами склонах холмов.

Антиохия располагается в исключительно удачном и живописном месте. Высокие горы защищают ее со всех сторон; река Оронт несет свои бледно-зеленые воды через город, во время таяния снегов она набирает силу и грозно шумит под каменным мостом; могучий склон горы Силпий служит великолепным фоном для скопления маленьких арабских домиков и белых башен минаретов.

Если говорить о внешнем виде, то из всех сирийских городов Антиохия, пожалуй, менее всего европеизирована. Она почти не изменилась с тех пор, как турки проиграли Первую мировую войну и вынуждены были покинуть город. Многие жители до сих пор говорят по-турецки. Если не обращать внимания на кавалеристов колониального эскадрона и на полицейских во французских мундирах цвета хаки, здесь мало что напоминает о французском управлении. Сегодня в городе проживают тридцать пять тысяч мусульман и около семи тысяч христиан латинского, греческого и армянского происхождения.

Главная улица Антиохии была бы вполне уместна в каком-нибудь процветающем регионе Турции. Здесь расположено множество маленьких магазинчиков с интересными интерьерами. Наибольшее впечатление на меня произвели лавочки цирюльников. Пока арабские мужчины бреются и наводят красоту, прислуга чистит и сушит на медных болванках их фески. Женщины, с ног до головы закутанные во все черное, не спеша прохаживаются по базару. Они останавливаются у прилавков и подолгу торгуются, дотошно инспектируя качество мяса и овощей. На каждом углу стоят высокие двухколесные повозки, арбы, с вечно дремлющими погонщиками. Но стоит появиться потенциальному клиенту в лице богатенького иностранца, как погонщики моментально просыпаются и начинают безжалостно настегивать своих ленивых жеребцов. Залитые солнцем улицы заполнены прогуливающейся нарядной толпой. В глазах пестрит от разноцветных одеяний: на мужчинах яркие турецкие шаровары и остроконечные фригийские колпаки; женщины щеголяют в кричаще-красных и синих юбках и богато вышитых кофтах.

Я и не знал, что в самом центре Антиохии есть великолепная европейская гостиница под названием «Hotel du Tourisme». Поэтому я проделал пять миль до предместья, Дафны, в надежде снять номер в «Hotel des Cascades». Однако здесь меня ждало разочарование: гостиница еще только готовилась к началу туристического сезона. Кровати были вынесены в холл на просушку, столы громоздились один на другом. Сириец-управляющий долго рассыпался в извинениях и тут же предложил мне номер на втором этаже. Он был столь любезен и многословен, что мне расхотелось возвращаться в город в поисках более удобного жилья.

Под окнами моей комнаты расстилалась широкая долина. Если верить легенде, то именно здесь приключилась история с Дафной, дочерью речного бога Пенея. Влюбленный Аполлон преследовал девушку, и, когда она почувствовала, что ее вот-вот настигнут, то обратилась за помощью к богам. Те вняли мольбе девушки и обратили ее в лавровый куст.

Вокруг царила тишина, нарушаемая лишь плеском горного ручья, который стекал из одного озерца в другое. Перед глазами возвышались невысокие кроны лавровых деревьев — то, что осталось от священной Дафнийской рощи. В комнате было еще одно окно, откуда открывался вид на грунтовую дорогу, по которой пастухи в тот момент гнали свою отару. Как выяснилось, они каждое утро проходили здесь, позвякивая колокольцами и подымая неимоверное количество пыли. Когда стемнело, я открыл окно и увидел мерцавшие огоньки на далеких склонах холмов. Откуда-то доносилась незатейливая мелодия: невидимый музыкант вновь и вновь наигрывал на флейте одну и ту же музыкальную фразу. Мне подумалось, что это сам Пан бродит по лавровой роще и оплакивает сгинувший мир.