Тенцинг Норгей - Тигр снегов

Отряду предстояло сначала исследовать малоизу­ченную пограничную область, где сходятся Пакистан, Афганистан, Тибет и СССР. И тут оказалось, что нас ожидают неприятности похуже расстройства желудка. Несколько дней спустя после того как мы оставили Шимшал, пакистанские власти предложили нам воз­вращаться; они боялись, что мы столкнемся с русски­ми пограничниками и вызовем международный инци­дент. Оставалось только подчиниться. Вернувшись, мы узнали, что вторую группу даже не выпустили из Гилтига. Нам сообщили, что пограничный район, а также Каракорум закрыты для нас. Не успела экспедиция как следует развернуться, как ее пришлось свер­тывать.

Я был очень разочарован запретом похода в Ка­ракорум. Это была одна из немногих областей Гима­лаев, в которой мне еще не приходилось бывать. В Каракоруме находится вторая вершина мира – Годуин Остен, или К2, – и десятки других знаме­нитых вершин, и я очень хотел попасть туда, если не для восхождений (нас было слишком мало), то хотя бы для того, чтобы посмотреть и познакомиться с го­рами. Однако ничего нельзя было поделать. Мы с Мар­чем возвратились в Гилтиг, и там англичане догово­рились выступить на Нанга Парбат. Гора стоит на границе Пакистана и Кашмира, который был тогда и остается сейчас яблоком раздора между Пакиста­ном и Индией. Наиболее удобная для восхождения северная сторона находится в Пакистане, таким обра­зом не было никаких политических препятствий для нашего выхода к подножью. Иначе обстояло дело с самим восхождением: для штурма больших вершин всегда требуется специальное разрешение. Так думал во всяком случае я, когда мы выступили из Гилтига. Впрочем, это нас не заботило; все равно с нашим сна­ряжением нечего было и мечтать о попытке взять та­кую вершину.

Англичане обсуждали случившееся, взвешивали, что теперь делать, и понемногу стали поговаривать, особенно Торнлей, о том, что, может быть, стоит все-таки попытаться штурмовать вершину. Все самым решительным образом говорило против такого пла­на – отсутствие разрешения, малочисленность нашей группы, мрачная репутация горы, а главное, был уже ноябрь, приближался разгар зимы. Но уж раз англи­чанам взбрела в голову такая мысль, то она не давала им покоя. «А вдруг выдастся возможность», – гово­рил Торнлей. Или: «Во всяком случае пойдем, а там будет видно». И мы шли, пока не очутились на так называемом «Сказочном лугу» на северной стороне горы, откуда выступали на штурм все немецкие экспе­диции.

Нанга Парбат… «Голая гора»… Хотя это имя ста­ло уже знаменитым, оно, на мой взгляд, не совсем под­ходит, потому что вершина Нанга Парбата не голая. Напротив, скальное основание настолько покрыто сне­гом и льдом, карнизами и ледниками, что вряд ли возможно угадать его подлинные очертания. Скорее ее следовало бы назвать «Великан-гора»; даже для тех, кто, подобно мне, знаком с Эверестом, она ка­жется огромной. Фактически Нанга Парбат занимает всего лишь девятое место – ее высота 8196 метров,– однако со стороны равнины, где протекает река Индус, она, как утверждают, первая в мире по относительной высоте, от подножья до вершины. Даже с того места, куда мы вышли, с высоты более 3600 метров она каза­лась больше всех гор, которые мне приходилось видеть.

Однако не размеры делают Нанга Парбат такой грозной, а случившиеся на горе катастрофы. Непода­леку от нашего базового лагеря стоял высокий камень, на нем были высечены имена немцев и шерпов, погиб­ших в 1934 и 1937 годах. Я поглядел наверх; казалось, я вижу не только лед и снег, но также призраки всех этих отважных людей. Даже в самую ясную погоду, когда с голубого неба сияло яркое солнце, сверху, с горы, опускалась туча, пронизывая нас холодом до самых костей. Глаз не видел ее, только воображение. Это была туча страха, туча смерти.

Стоял конец ноября – зима. Нас было всего семе­ро – три европейца и четверо шерпов; с местными носильщиками мы уже давно расстались. Я знал, что идти дальше – безумие, и все же мы двинулись вверх по склону. На каждого приходилась теперь огромная ноша, по тридцать пять – сорок килограммов, причем англичане несли столько же, сколько мы, и на шерп­ский лад – надев ремень на лоб. Ни один из них не имел опыта высокогорных восхождений, зато они бы­ли молоды, сильны и полны бодрости. Несмотря на все трудности и трагический конец экспедиции, ее от­личала одна замечательная черта: между восходите­лями и носильщиками не было никакого различия. Мы делали одну работу и несли одинаковую ношу, го­товые в любой момент помочь друг другу. Мы чувство­вали себя не как наемники и наниматели, а как братья.

Англичане все еще не хотели говорить прямо, что решили пойти на штурм. Они занимались научными наблюдениями, измеряли температуру воздуха, изуча­ли состояние снега и льда. Но одновременно они по­степенно, понемножечку поднимались все выше и вы­ше, и после многодневной тяжелой работы в глубоких сугробах мы оказались достаточно высоко, чтобы раз­бить лагерь I. Тем временем заметно похолодало. Один за другим налетали бураны, выл сильный ветер. Я не сомневался, что дальше идти они не решатся, но нет, им хотелось забраться еще немного выше. Особенную настойчивость проявлял Торнлей, очень решительный человек, который, казалось, только черпал новые силы в трудной работе. Оглядываясь на свою жизнь в горах, я могу сказать, что он был, пожалуй, самым сильным восходителем, какого я когда-либо знал. При подходящих условиях он взял бы и Нанга Пар­бат и Эверест.

Однако условия, которые царили в тот момент, ни­как нельзя было назвать подходящими; а для того чтобы победить большую гору, мало одной физической силы. «Мы можем идти дальше», – сказал Торнлей; Марч и Крейс поддержали его. Но мы, шерпы, не бы­ли так уверены. Лично я готов был пойти на штурм, потому что не люблю отступать; к тому же, как сирдар, я считал своим долгом не отставать от восходи­телей. Но Анг Темпа, Аджиба и Пху Таркай сказали, что не сделают ни шагу дальше. Они говорили о мо­розе, о буранах, о том, сколько человек уже погибло на этой горе, что нам грозит та же участь, и беспо­коились, что будет с нашими женами и детьми, если мы не вернемся. «Хорошо, – ответил я, – вы спу­скайтесь вниз, а я пойду с англичанами дальше». Но шерпы не соглашались, умоляли меня, плакали. Тя­жело, ужасно тяжело принимать такое решение – ведь речь идет не только о собственном убеждении, но о долге и лояльности. И все же в глубине души я знал, что остальные шерпы правы. Я подошел опять к англичанам.

– Нет, я не смогу идти с вами, – сказал я им. – Сейчас зима. Слишком опасно.

Однако они были так же полны решимости про­должать восхождение, как шерпы спускаться, и мы расстались в лагере I. Англичане оставили записку, в которой снимали с нас всякую ответственность за дальнейшее и предлагали выплатить нам полное жа­лованье из предназначенных для этого средств. Мы, со своей стороны, обещали, что прождем их в базовом лагере две недели.