Генри Мортон - Англия и Уэльс. Прогулки по Британии

Однажды Ллевелин, который, по всей видимости, не испытывал тогда голода, отправился на охоту без Гелерта и оставил пса сторожить охотничий домик. Крошечный сын Ллевелина лежал в колыбели. Когда принц вернулся, собака с радостным лаем, виляя хвостом, выбежала ему навстречу. Ллевелин увидел, что шкура ее запачкана кровью. Это встревожило принца. Он ринулся в детскую и увидел перевернутую колыбель и лужу крови. Вместо того чтобы посмотреть по сторонам и удостовериться в том, что он видит кровь сына, импульсивный отец решил, что собака загрызла ребенка. Он выхватил меч и вонзил в Гелерта. Только после того как бедный Гелерт скончался, Ллевелин перевернул колыбель и обнаружил ребенка, живого и невредимого, рядом с мертвым волком. И тогда Ллевелин понял, что Гелерт поранился, защищая юного хозяина.

Эту историю рассказывают каждый год тысячам людей. Миллионы, должно быть, знают ее и верят, что это — правда. Жаль даже все портить. Но дело в том, как указывали Джозеф Джекобе и другие фольклористы, что в Беддгелерте эта легенда не была известна до 1798 года. Критики думают, что она распространилась в восемнадцатом веке благодаря Дэвиду Причарду, владельцу постоялого двора. Этот человек привез с собой из Южного Уэльса множество отличных историй. Среди них, возможно, была легенда о Гелерте или другой собаке, убитой правителем, ибо подобные истории ходили по всей средневековой Европе и были известны, как доказал достопочтенный Баринг-Гоулд, даже в Тибете!

Владелец постоялого двора в Беддгелерте, будучи человеком мудрым и понимая важность рекламы, установил в поле, неподалеку от своего заведения, камень и назвал это место «могилой Гелерта». Для всех викторианских путешественников в Уэльсе вошло в традицию приезжать туда и проливать сентиментальную слезу. В этом горе им очень помогло известное и ненамеренно забавное стихотворение Уильяма Р. Спенсера. Последние строчки таковы:

Могилу до сих пор показывают туристам. С этого места, кстати, открывается прекрасный вид, но столь же сентиментальны ли нынешние юноши и девушки, что проносятся в своих автомобилях через перевал Абергласлин, как их деды и бабки, сказать не берусь.

Лланберис, как известно, находится у подножия Сноудона. Все, кто побывал там, помнят гротескную гору из сланца на противоположном берегу озера. Она блестит на солнце и дожде.

Странная, невероятная гора. Ее поколениями атакуют люди. Они оголили ее до основания. Огромная серо-голубая гора, жертва человеческой энергии, стоит среди нетронутых холмов. Она появилась здесь еще до зарождения жизни на Земле.

Сланец — одна из старейших горных пород. Своей твердостью он обязан огромному давлению и расплавившимся камням, которые обрушивались на пласты сланца в вулканическую эпоху, разогревая до невероятных температур.

Валлийский сланец (это знает каждый архитектор, но не каждый домовладелец) — самый твердый и лучший сланец в мире. Он переживет любой дом. Крыша лестерской ратуши изготовлена из валлийского сланца при Генрихе VII и до сих пор выглядит как новая.

Если вам требуется доказательство превосходства валлийского сланца над всеми остальными, то вот определение — «кембрийский». Это определение геологи дали старейшей и самой твердой горной породе. А Кембрия — римское название Уэльса.

Я приехал в карьер Динорвик, и меня провели в кабинет менеджера. Там мне показали на карте местоположение всех крупных сланцевых карьеров. Сланец здесь все равно что уголь в Южном Уэльсе.

В Карнарвоншире и Мерионитшире около двадцати сланцевых карьеров. Карьер Динорвик — самый впечатляющий. Он не только самый большой в мире, но также и самый разработанный.

На каминной полке лежали камни и странные куски сланца. Я взял один из них.

— Зачем вы это храните? — спросил я.

— Этот обломок убил человека.

— Как?

— Мы закладываем в карьер взрывчатку, и все уходят в укрытие. Как-то раз один бедолага высунул голову наружу, посмотреть на взрыв, и — один случай на миллион — этот камень его убил…

Я вышел из офиса и отправился осматривать сланцевую гору.

Нет ничего на свете, кроме, пожалуй, острова Портленд, что можно было бы сравнить с карьером Динорвик.

Гора поднимается на высоту 1400 футов. Ее разрабатывали террасами. Достаточно бросить один взгляд на могучую гору, чтобы понять, что сланец выбирают ровно со всех сторон, чтобы избежать обрушения.

Это пирамида с широким основанием.

Когда смотришь на огромные карьеры, в которых уместился бы собор Святого Павла, не веришь глазам: неужели человек своими маленькими белыми ручками мог сделать все это?

— Взгляните, — сказал мой гид, — вроде мы срыли очень много, а если б можно было спросить мнение горы, то она бы сказала, что ее лишь слегка поскребли. У нас здесь еще столько сланца, что мы могли бы построить крышу над всем миром, и она простояла бы многие века…

Я бросил взгляд на вершину горы, заросшую нетронутой травой.

По карьеру проложены рельсы на расстояние свыше пятидесяти миль. Маленькие, словно игрушечные локомотивы таскают за собой длинные вагоны, груженные сланцем.

Я смотрел на крутые склоны. Гора представляет собой удивительное зрелище с точки зрения цвета. Пласты цвета морской воды чередуются с серыми и пурпурно-серыми полосами; слой цвета кларета примыкает к почти синему сланцу.

— На этой горе нет ни одной окаменелости, — сказали мне. — Вы смотрите на скалу, которая сформировалась задолго до появления на Земле признаков жизни…

Сланец спускают с горы по крутой маленькой железной дороге. Вагонетки соединены стальными канатами, выдерживающими напряжение в тридцать тонн. Они медленно катятся по длинному спуску, и в то время как одна цепь вагонеток с грузом идет вниз, другая вереница уже пустых вагонеток поднимается по второй колее.

Железная дорога проходит в самое сердце горы и сообщается с каждой «галереей» карьера.

— Прыгайте сюда! — сказал мой гид.

Поравнявшись с пустой цепочкой, мы вскочили в вагонетку. Пятнадцать минут мы медленно поднимались, причем иногда угол наклона составлял один к двум.