Жюль Верн - Дунайский лоцман

— За килийским гирлом есть бухта, где шаланда может укрыться для перегрузки. А в сулинском рукаве надо разгружаться в порту Сулина, это опасно для разбойников. Что же касается третьего, георгиевского гирла, оно едва проходимо, хотя и шире всех. Мы не ошибемся.

На четвертый день после отплытия из Рущука баржа наконец вошла в дельту и двинулась по килийскому рукаву. В полдень миновали последний значительный пункт — Измаил. Завтра утром увидят Черное море.

До этого нагонят ли они шаланду Стриги? Едва ли. После того как они оставили главное русло, река стала совершенно пустынной. Насколько хватал глаз, нигде ни паруса, ни дымка. Карла Драгоша съедало беспокойство.

Однако Сергей Ладко не выказывал опасений, если они и были. Согнувшись над веслом, он неутомимо гнал баржу вперед, следуя по руслу, где только долгая практика позволяла находить путь среди низких болотистых берегов.

Его нетерпеливое упорство должно было быть вознаграждено. В тот же день около пяти часов пополудни показалась наконец шаланда, она стояла на якоре в десятке километров ниже Килии. Сергей Ладко остановил лодку, схватил подзорную трубу и внимательно рассматривал судно.

— Это он! — сказал Ладко глухим голосом, опуская трубу.

— Вы уверены?

— Уверен. Я узнал Якуба Огула, искусного лоцмана из Рущука, преданного сообщника Стриги.

— Что же делать? — спросил Карл Драгош.

Сергей Ладко не ответил. Он думал.

Сыщик продолжал:

— Нужно вернуться в Килию, а если понадобится, то и в Измаил. Там мы получим подкрепление.

Лоцман отрицательно покачал головой.

— Возвращаться против течения в Измаил или даже только в Килию — отнимет слишком много времени. Шаланда опередит нас, а в море ее не найдем. Нет, останемся здесь до ночи. У меня есть замысел. Если мне удастся, станем следить за шаландой издалека и, когда определим место ее стоянки, будем искать помощи в Сулине.

Когда совсем стемнело, Сергей Ладко подвел баржу на расстояние в двести метров от шаланды. Там он тихо опустил якорь. Не говоря ни слова удивленному Карлу Драгошу, он разделся и спустился в реку.

Рассекая воду сильной рукой, он направился прямо к шаланде, смутно видной во мраке. Приблизился настолько, чтобы не быть замеченным, обогнул судно, подплыл к рулю и ухватился за него. Он слушал. Кто-то напевал вполголоса над его головой. Цепляясь руками и ногами за скользкий борт, Сергей Ладко мощным усилием поднялся до верхней части руля и увидел Якуба Огула.

На борту все выглядело спокойно. Никакого шума не доносилось из рубки, где, без сомнения, находился Иван Стрига. Пятеро из экипажа спокойно беседовали, растянувшись на палубе в передней части шаланды. Их голоса доносились еле слышно. Якуб Огул сидел в одиночестве на рулевом брусе и, убаюканный ночным спокойствием, выводил любимую песенку.

Крепкие руки обхватили горло певца, и он, сдернутый с места, упал и остался недвижимым. Бесчувственное тело свешивалось как тряпка с той и другой стороны узкого рулевого бруса. Сергей Ладко ухватил Якуба за пояс, потом, слегка сжимая коленями руль, соскользнул вниз и тихо погрузился в воду.

На шаланде никто не заметил нападения. Иван Стрига не вышел из рубки. Впереди пять собеседников невозмутимо продолжали разговор.

Тем временем Сергей Ладко плыл к барже. Возвращаться оказалось, конечно, труднее, чем плыть туда. Приходилось бороться с течением и поддерживать тело Якуба Огула. Если тот и не умер, то был близок к этому. Свежесть воды не оживила его; он не шевелился. Сергей Ладко начал бояться, что поступил с ним слишком круто.

Достаточно было пяти минут, чтобы доплыть от баржи до шаланды; но больше получаса потребовалось для обратного пути.

— Помогите мне, — сказал он Карлу Драгошу, схватившись за борт. — Я притащил одного.

С помощью сыщика Ладко перевалил Якуба Огула на палубу.

— Он мертв? — спросил лоцман.

Карл Драгош наклонился над пленником.

— Нет, дышит.

Сергей вздохнул с удовлетворением и начал грести против течения.

— Тогда свяжите его, да покрепче, если не хотите, чтобы он ушел, не прощаясь, когда я ссажу вас на берег.

— Значит, мы должны разделиться? — спросил Карл Драгош.

— Да, — ответил Сергей Ладко. — Когда вы будете на суше, я вернусь к шаланде и завтра постараюсь войти на ее борт.

— Днем?

— Днем. У меня свои соображения. Будьте покойны, я не подвергнусь опасности, по крайней мере, в первое время. Позже, когда мы будем у моря, положение может измениться, согласен. Но я буду рассчитывать на вас в этот момент, который постараюсь всячески оттянуть.

— На меня? Но что я могу сделать?

— Привести помощь.

— Я все сделаю для этого, — заверил Карл Драгош.

— Не сомневаюсь в этом, но вас ждут затруднения. Постарайтесь как можно лучше преодолеть их, вот ваша задача. Не забывайте, что шаланда снимется с якоря завтра в полдень и, если ничто ее не задержит, будет в море к четырем часам. Так и рассчитывайте время. Если опоздаете — я, вероятно, погибну.

Когда Сергей Ладко исчез в темноте, Карл Драгош некоторое время раздумывал, что ему делать. Один, в начале ночи, на безлюдном участке бессарабской границы, с бесчувственным телом пленника, от которого долг службы запрещал ему отлучаться… Положение было весьма затруднительным. Но помощь сама не придет, если он не станет ее искать, следовало принять решение. Время не ждало. Одного часа, быть может, одной минуты окажется достаточно, чтобы решить судьбу Сергея Ладко. Оставив Якуба Огула, все еще без сознания, но крепко связанного, так что тот не мог убежать, даже очнувшись, Драгош быстро направился вверх по берегу Дуная.

Через полчаса ходьбы по пустынной местности он уже начал бояться, что ему придется идти до Килии, когда наконец заметил дом на берегу реки.

Нелегко было заставить открыть ворота этой довольно зажиточной фермы. В такой час и в таком месте недоверие простительно, и обитатели жилища не решались впустить незнакомого гостя. Трудность увеличилась тем, что крестьяне говорили на местном наречии, а Карл Драгош его не понимал. Изобретательно пользуясь смесью румынских, русских и немецких слов, он сумел завоевать доверие, и так энергично обороняемая дверь наконец открылась.

В доме сыщик подвергся форменному допросу, вышел из него с честью; не прошло и двух часов с момента высадки, как к Якубу Огулу подъехала телега. Пленник все не приходил в себя, не показал признаков жизни, когда с береговой травы его переложили в повозку, тотчас повезли к Килии.