Генри Мортон - Южная Африка. Прогулки на краю света

Солнце опускалось все ниже к горизонту. Пустыню окутало какое-то странное безмолвие. Далекие холмы окрасились в нежно-лиловый цвет, какой бывает у цветущего вереска. Лучи заходящего солнца в последний раз скользнули по поверхности буша, словно по гребню морских волн. Затем вдруг воцарился странный серый полумрак, в котором все предметы обрели странно четкие и слегка угрожающие очертания. Тишина была такая, что, казалось, крикни я сейчас, и голос мой услышат за далеким горизонтом. Темнота еще не успела опуститься на землю. Облака — красные, золотые и розовые — плыли на запад, чтобы там повиснуть разноцветными полотнищами, смахивающими на великолепные яркие флаги. Я бы не удивился, если бы за очередным поворотом наткнулся на коленопреклоненного святого Антония. Ибо то был краткий миг, когда стирается грань между днем и ночью, между небом и землей.

Вспоминая дни, проведенные в Кару, могу сказать, что неделя эта стала одним из самых ярких переживаний, выпавших на мою долю в Южной Африке. Если бы меня спросили заранее, какой я себе представляю ферму в Кару, то я, скорее всего, нарисовал бы картинку в духе романа Олив Шрайнер «История африканской фермы» — нечто грубое, тяжелое и безрадостное. И в некотором смысле был бы прав. Я находился на золотом краю Кару. Если бы я отправился верхом или в треккерском вагоне в коричневую пылающую даль, то, несомненно, рано или поздно повстречался бы с тетушкой Санни и Бонапартом Бленкинсом. Но мне довелось увидеть совсем другую пустыню Кару.

Я очутился в красивом и просторном доме, полном книг и картин, мебели красного дерева и старинного серебра. Здесь царили свои порядки и обыкновения. Например, обедать было принято при свечах, а гостя старались порадовать маленькими сюрпризами — вроде многоярусной серебряной вазы с персиками, которую я обнаружил у себя на прикроватном столике. Жизнь казалась легкой, приятной и хорошо налаженной. Словом, жили здесь в соответствии с эталонами, принятыми в английской загородной усадьбе. Я знаю, что этот дом не типичен для Кару. Чудо, что он вообще существует, хотя бы в качестве единичного примера. Переход от безжизненной пустыни к саду с тенистыми деревьями и круглосуточно работающими водяными насосами (они-то. собственно, и обеспечивают это изобилие), был настолько неожиданным, что я почувствовал себя Алисой в Зазеркалье.

Хозяин дома оказался шотландцем, который, как настоящий африканер, всю свою жизнь разговаривал на африкаанс. Что касается его очаровательной жены, происходившей из очень известного капского семейства, то она говорила на чистейшем английском не хуже прирожденной англичанки. И должен сказать, у них сложился исключительно счастливый союз! Если бы их семейный опыт был воспроизведен в общенациональном масштабе, то Южная Африка стала бы самой счастливой страной в мире!

Издали ферма выглядела темным пятном на фоне Кару — подобно кораблю на фоне морских просторов. Но по мере приближения я начал различать детали: увидел сосны и эвкалиптовые деревья, окружавшие дом; разглядел и сам дом — белый, с неизменной верандой, целиком заплетенной бугенвиллеей. Поодаль стояли амбары, конюшни и прочие хозяйственные строения. Хозяевам несказанно повезло — на их участке протекал подземный ручей, он-то и стал основой здешнего оазиса. Среди деревьев была устроена запруда, образовалось крошечное естественное озерцо. По берегам стояли водяные мельницы с вращающимися колесами. Они перегоняли подземные потоки в специальные резервуары, и процесс этот сопровождался самым сладостным звуком в Кару — звуком падающей воды.

После обеда мы с хозяином удалились в библиотеку, где, к своему удивлению, я обнаружил множество различных журналов и газет. Они лежали аккуратными стопками, словно разложенные руками грамотного и старательного дворецкого. Мы долго беседовали о Кару, о скаковых лошадях, которых разводили на ферме, о крупном рогатом скоте и овцах. И все то время, что мы разговаривали, в доме раздавался прерывистый телефонный звонок.

— Это не нам звонят, — отреагировал хозяин, заметив мои беспокойные взгляды. — Дело в том, что все фермы в нашем районе подключены к одной линии, а коммутатор располагается на железнодорожной станции в пятнадцати милях отсюда. У каждой фермы свой условный звонок. Наш — два длинных, два коротких. Остальных сигналов мы просто не слышим!

Позже я имел случай убедиться, что это чистая правда. Хозяева спокойно беседовали, не обращая ни малейшего внимания на переливистый телефонный звонок, звучавший почти беспрестанно. Но стоило лишь раздаться условному сигналу — два длинных, два коротких, — как хозяин вскочил на ноги и помчался к телефону. По возвращении он сообщил, что двое их друзей попали в неприятную ситуацию по дороге на Кап. У них прокололась шина, и машина съехала в канаву. Так что бедолаги заедут к ним переночевать.

Его жена уточнила, в какое именно время их ждать, и отправилась поднимать жалюзи на окнах в гостевой комнате, которая всегда наготове в южноафриканских домах.

— Вам, наверное, интересно послушать английские новости? — предположил мой хозяин и включил радиоприемник.

Комната немедленно наполнилась голосами из Лондона.

Ближе к ночи прибыли два усталых и запыленных путника. Они принесли с собой йоханнесбургскую атмосферу. Мы слушали их разговоры — об акциях и ценах на бирже, о евреях и миллионерах, о том, что надо покупать, а что ни в коем случае не следует, — и все это казалось отголосками, доносившимися из какого-то другого мира.

Вечером, когда я уже лежал в постели и прислушивался к стрекоту сверчков и глухому тарахтению генератора, мне подумалось, что здешний благословенный оазис находится в близком родстве с теми суккулентами, которые его со всех сторон окружают. Ведь что такое насосы с их трубами, спускающимися в самую глубь земли — туда, где протекает подземный ручей, — как не мощная корневая система пустынных кустов? А взять эти бетонированные резервуары для воды с покрытием из оцинкованного железа, да хоть и само озерцо с его гусями и утками. Это просто искусственная система для аккумулирования влаги, аналогичная той, которой пользуется мезембриантемум. Все верно. Закон выживания в Кару един для всех: хочешь жить, запасай впрок воду.

В пять утра меня разбудил звук колокола. Спросонья показалось, будто я нахожусь в каком-то греческом монастыре. Но затем я сообразил, что у здешнего колокола совсем другое звучание — не чета тем, которые я слышал в греческих храмах. Этот колокол, как и полагается, висел в высокой белой арке, и предназначался для того, чтобы созывать на работу окрестных батраков.