Эжен Сю - Приключения Геркулеса Арди, или Гвиана в 1772 году

Управляющий рассказал, как Купидон чуть было не попал в засаду, прибавил, что, по его мнению, в окрестностях наверняка скрываются и другие враги. Чтобы обезопасить себя от любых неожиданностей, он счел благоразумным раздать оружие неграм и выставить часовых.

— Но ведь говорят, что Зам-Зам возле реки Демерари, — сказала Адоя, — что он сжег там поселок Боэми, а его преследует майор Рудхоп с отрядом.

— Вчера он был там, а нынче тут. Послушайте моего совета, массера, дайте неграм оружие. Индейцы обычно не нападают одни на наши поселки, а пяннакотавские карбеты отсюда далеко.

— Ты прав, Белькоссим, — сказала Адоя, немного поразмыслив и без малейшего испуга: она давно привыкла смело встречать беспрестанные опасности. — Ягуаретта, подай мне ларчик.

Адоя хранила ключ от оружейной у себя отнюдь не из-за недоверия к управляющему, но так было заведено в доме — этот ключ всегда должен был находиться у хозяина. Вот и теперь Адоя достала его из ларчика слоновой кости и передала Белькоссиму, говоря со слезами на глазах:

— Боже мой! Сколько раз я видела, как бедный мой батюшка передавал тебе этот ключ и приговаривал: «Нет других таких отважных и честных рук для этого ключа!»

— Как я был верен отцу, так верен и дочери, массера, — серьезно сказал управляющий, по обыкновению невозмутимый и немногословный.

В эту секунду вошел Купидон и хмуро доложил Адое:

— Массера, сейчас в колокол у моста позвонил верховой с двумя слугами, просится переночевать: собирается гроза. Это плантатор из бухты Палиест. — Он криво усмехнулся.

— Улток-Одноглазый! — воскликнула девушка. — Я не люблю этого человека, я его боюсь. Что же, делать нечего: впусти его, Купидон, а ты, Мами-За, вели готовить ужин.

Купидон отправился исполнять приказание, но Белькоссим дал ему знак остановиться и сказал молодой хозяйке:

— Массера, всей колонии Улток-Одноглазый известен как отъявленный, жестокий злодей. По нынешним временам надо бы остерегаться неверных людей: в дорожном сундуке часто носят яд и фитиль для поджога.

— Что ты, Белькоссим! — воскликнула Адоя. — Что бы нам ни грозило, что бы ни случилось — как же я закрою дверь перед человеком, если он в бурю просит у меня приюта?

— Поберегитесь, массера! Спортерфигдтам не первый день завидуют, а для злодеев, вроде Ултока-Одноглазого, все средства хороши. Вам может дорого обойтись ваше великодушие.

— Господь с тобой, Белькоссим! — удивленно и недовольно возразила Адоя. — Ему ехать в бухту Палиест через болото — он там непременно утонет, если я его прогоню.

— Этого не нужно, массера, но можно дать ему переночевать в домике на том берегу канала — на случай, если он задумал дурное.

— Нельзя, Белькоссим, ей-богу, нельзя. Улток колонист, не чужеземец. Закон гостеприимства таков: если колонист приезжает к колонисту, хозяин уступает ему комнату и постель; когда батюшка однажды приезжал к Ултоку по делам, он ночевал в его комнате. Значит, и Ултока надобно пустить на ночлег в батюшкину комнату.

— Простите меня, массера, но в домике у канала…

— Говорю тебя, Белькоссим: для колониста это оскорбление. Как я могу оскорбить человека, у которого в доме ночевал мой отец? Нет, Белькоссим, как я сказала, так и будет.

Девушка произнесла эти слова столь повелительно и непреклонно, что управляющему скрепя сердце пришлось подчиниться и выполнить приказ хозяйки.

Адоя вышла вместе с Ягуареттой и Мами-За, чтобы надеть более парадное платье, несмотря на то, что ей было совсем не по душе принимать в Спортерфигдте такого неприятного человека.

Белькоссим же, хоть и подчинился хозяйке, был довольно предусмотрителен, чтоб не впустить в Спортерфигдт такого опасного гостя, как Улток, без величайших предосторожностей.

Подходы к каналу были открыты — враг не мог устроить там засаду, но ночь стояла темная, и управляющий боялся, как бы Улток не привел с собой больше людей, чем объявил. Если бы мост перекинули, то, случись что, убрать уже не успели бы.

Поэтому для разведки Белькоссим велел принести на вал и поджечь несколько вязанок сухого тростника. На мгновение окрестности поселка озарило яркое пламя, и при его свете осторожный управляющий убедился, что с Ултоком-Одноглазым действительно лишь двое слуг.

Мост выдвинули, и гость въехал. Он был в дурном расположении духа, в особенности из-за того, что его заставили долго ждать.

— Что это еще за огонь, болван, — сказал он Белькоссиму грубо, ибо собственного управляющего привык ни во что не ставить, — почему ты сразу мне не открыл? Ты что, разгонял москитов или устроил иллюминацию в честь дорогого гостя?

— Я не разгонял москитов и не устраивал иллюминации, — сказал Белькоссим невозмутимо.

— А что ты делал?

— Я делал, милостливый государь, то, что следовало.

— Гм! Ты не больно учтив, — со злобой сказал колонист, следуя за управляющим и Купидоном, который нес фонарь, — видать, неплохо тебе здесь живется. Когда твой хозяин был у меня в бухте Палиест, я встречал его расторопней, чем твоя хозяйка встречает меня.

— Массера Адоя сейчас выйдет в залу, — сказал управляющий Ултоку.

Он отворил перед ним дверь залы, гость вошел. Его встретила Мами-За: по приказу хозяйки и по обычаю она поднесла ему перед ужином мадеры и маринованных с пряностями фруктов.

Улток отказался. Мами-За оставила его одного.

Физиономия у этого человека была суровая, мрачная, а из-за нехватки глаза — и вовсе отвратительная. Ему было лет сорок. Он был высок ростом и очень тощ, хотя от природы, должно быть, крепкого сложения. Его мраморно-белое лицо пострадало скорее от всевозможных распутств, чем от возраста.

Если отец Адои представлял тип — к несчастью, слишком редкий — человеколюбивого колониста, то Улток-Одноглазый представлял тип колониста беспощадного.

Рано пресытившись деспотичнейшей властью и самым необузданным своеволием, он, чтобы возбудить угасшие чувства, повторял в меньшем масштабе, но с равной бесчеловечностью все чудовищные кровавые беспутства Тиберия, все смертоубийственные прихоти Гелиогабала, все чревоугоднические изыски Вителлия.

Он был богат, жил в чудно изобильной, несравненно плодородной стране, с климатом не столь уж нездоровым для привычного человека. По праву рабовладельца, силой и устрашением, он властвовал над черным и цветным населением своих земель; он мог до смерти замучить раба страшными пытками и заплатить пятьдесят луидоров штрафа. Улток жил в глуши, куда пристрастное правосудие никогда не заглядывает, поэтому, как и многие другие столь же жестокие колонисты, никогда не бывал наказан по людским законам.

Иногда рабы, доведенные жестокостью плантаторов до крайности, бунтовали и убивали хозяев — ужасающее наказание за отягощенное преступлениями существование! Однажды Улток сам пострадал от своего невольника, и, кстати, этот эпизод, во время которого он и потерял глаз, показывает, до каких пределов простиралась жестокость этого человека.