Эжен Сю - Приключения Геркулеса Арди, или Гвиана в 1772 году

Он засучил брату рукав куртки и показал глубокий шрам у того на руке.

— А разве Тарпойн, — сказал Силиба, — сказал хоть слово, разве дрогнул хоть раз, когда перед тобой, чтобы испытать его мужество, я сжимал ему голову железным обручем?

Он приподнял брату густые волосы и показал коричневато-красный шрам на лбу. Потом продолжал:

— Тогда, массера, ты тоже боялся, что мы можем заговорить под пыткой, а мы хотели успокоить тебя и доказать, что не выдадим тебя, если нас обвинят в убийстве…

— Тихо! — сказал колонист, грозно глядя на рабов.

— Так пусть массера не укоряет так своих рабов! Им эти упреки неприятны, они их не заслужили.

— Ладно, болваны, ладно. Не заговорите — выполните свой долг, только и всего, — сказал Улток.

Так же, как и укротитель хищных зверей, знающий, что будет растерзан при малейшем признаке слабости, плантатор не показал, что тронут оправданиями своих рабов.

— Что ж, — молвил он со свирепой ухмылкой, — давайте, поджигайте… Чего бояться жечь дрова тому, кто пролил кровь. А как вы это сделаете?

— Сушильня деревянная, — сказал Силиба.

— А наш гамак из хлопка, — сказал Тарпойн.

— А я принес серные фитили, — сказал Силиба.

— Хорошо. Но вы мне отвечаете головой, что ни с белой барышней, ни с индианкой ничего не случится.

— Будь покоен, массера, твои рабы сумеют заговорить огонь, — сказал Тарпойн.

— Молодая хозяйка Спортерфигдта доедет до бухты Палиест свежей, как караибская роза на кусте, — прибавил Силиба.

— Так идите, помогай вам сатана! — сказал Улток.

Оба мулата вышли. Плантатор закрыл дверь на засов и стал беспокойно ходить по комнате.

Пока мулаты идут в отведенное для них помещение, мы перенесем читателя в жилище Купидона.

В одних поселениях участь негров была жестока, в других же ей бы позавидовали самые благополучные наши крестьяне. Убедимся в этом, обозрев жилище Купидона.

Дом охотника был выстроен подле вала. Над крышей из листьев латании возвышались кроны апельсиновых деревьев — близ экватора они достигают неслыханной для других мест высоты. Они были покрыты цветами и множеством плодов. Нижние ветви, ломившиеся от тяжести, были подперты длинными шестами.

Вокруг дома был огород, а в огороде на грядках росли ямс, бататы, ананасы, мускусные дыни — превосходные овощи и фрукты, рождаемые этой плодородной землей почти без обработки.

На маленькой клумбе жена Купидона красавица Иезабель сажала еще цветы для букетов в дом. Сам дом был разгорожен надвое: в одной половине — кухня, в другой — спальня.

На кухне, освещенной пучком морского тростника, что дает больше света, чем тепла, сидели Купидон, Иезабель, сын их Квако, красивый негритенок лет десяти-одиннадцати, и веселый барабанщик Тукети-Тук. Купидон пригласил его отведать брафа — нечто вроде рагу из тушеных подорожника и ямса с солониной, копченой рыбой и кайенским перцем, — который мастерски готовила хозяйка дома.

Браф был подан на глиняном блюде собственной работы Купидона. На столе были также острый суп из макельфизи, великолепной рыбы, похожей на лосося, которую варят с нежными стручками ванили, дающей ей особый аромат; большая морская черепаха, запеченная в собственном панцире, политая лимонным соком, посоленная и поперченная; наконец, дагену — печенье из кукурузной муки, разведенной в молоке с медом. Рыбу и черепаху для главных блюд этого ужина поймал не кто иной, как негритенок Квако.

В доме не было ни пылинки. На буфете стояло множество кувшинов, блюд и мисок из тыкв со своего огорода. Тыквы были натурального цвета красного дерева, почти вся посуда была еще ярко расписана. Это собрание кухонной утвари тоже сделал сам Купидон, коротавший таким образом долгие вечера в сезон дождей.

Наконец, на чисто вымытых деревянных стенах висели плохо гравированные раскрашенные портреты принца и принцессы Оранских в золоченых рамках. Купидон долго копил деньги на эти гравюры; теперь они были предметом восхищения и зависти всех черных и цветных жителей Спортерфигдта.

Ужин стоял на столе красного дерева, покрытом тростниковой циновкой, сплетенной Иезабелью. Толстый музыкант готовился отдать ему должное. Купидон снял с плеча и повесил на стену оружие. Пес Крахмал и сучка Маниока лежали у его ног.

Сладко бывает человеку, который, избежав благодаря собственной ловкости и смекалке большой беды, сидеть теперь среди своих ближних! Такой радостью светилось и лицо нашего охотника.

— Надо подкрепиться, — сказал Купидон, накладывая Тукети-Туку вторую порцию брафа, — а то, может, ночь будет жаркая. Если Белькоссим просит у массеры ключ от оружейной — значит, что-то будет: так просто его не напугаешь.

— Точно, Купидон, надо подкрепиться, — согласился барабанщик, нисколько не устрашенный количеством дымящегося у него в тарелке брафа. С набитым ртом он продолжал: — Сейчас управляющий дал мне карабин и кортик, как в прошлом году. Не свистеть мне больше в кембатету [10] Тростинка, которую негры вставляют в нос и свистят через нее. — Примеч. авт. , если я не постреляю вволю да не пощекочу пяннакотавских красных куликов!

— Беда одна не ходит, — сказал Купидон. — Там индейцы, а здесь у нас в поселении Улток-Одноглазый.

— Слушай, Купидон! — Тукети-Тук положил деревянную вилку на скатерть-циновку. — Лучше бы я увидел у себя в доме вампира [11] Вампир, или гвианский призрак, — чудовищная летучая мышь, сосущая кровь у людей и животных. Размах ее крыльев достигает трех футов. — Примеч. авт. на потолке или ворона на крыше, чем этого окаянного злодея здесь у нас! Ты знаешь, что он недавно сделал у себя в бухте Палиест?

— Опять какое-то зверство?

Барабанщик, подняв глаза к небу и в ужасе покачивая головой, отвечал:

— Один его негр убежал к маронам. За ним погнались два хозяйских мулата, такие же злые, как сам Улток. Они догнали негра и поймали, а он, защищаясь, ранил одного мулата. Когда его привезли обратно в бухту Палиест, Улток-Одноглазый велел отрубить ему голову. Череп он велел обтянуть его же кожей и сделать барабанчик-кероему, а из костей сделали палочки. Он дал этот жуткий барабан отцу того негра, старому барабанщику Тайбо, и негры плясали под него.

— Храни нас от этого, высший Массера! — воскликнула Иезабель, прижав к себе своего мальчика и в ужасе глядя на Купидона и толстого барабанщика. — Но как же наша барышня не боится принимать у себя такого изверга?

— Массера Спортерфигдт — да не изгладится его доброта в наших сердцах, — отвечал Купидон (все сотрапезники благоговейно повторили его слова), — так вот, массера Спортерфигдт однажды ночевал в бухте Палиест. Теперь его дочь не может не пустить хозяина бухты Палиест. Всякий колонист, какой бы он ни был злодей, вправе попросить ночлега у другого колониста — это закон.