Арон Ральстон - 127 часов. Между молотом и наковальней

Что ж, начинаем сначала. Допусти, что, кто бы ни увидел эту запись, он ее увидит уже после твоей смерти. Можешь оставить камеру на камне и нацарапать на стене: «Включи меня». Может быть, наводнение отделит камеру от твоего тела. Расскажи им все.

Включаю запись:

— Сейчас три часа пять минут, воскресенье. Прошло двадцать четыре часа с того момента, как я застрял в каньоне Блю-Джон, выше Большого сброса. Меня зовут Арон Ральстон. Мои родители — Донна и Ларри Ральстоны из Энглвуда, Колорадо. Кто бы ни нашел это послание, пожалуйста, постарайтесь передать камеру им. Сделайте это. Я был бы вам очень признателен.

Я подолгу моргаю и почти не смотрю в экран камеры. Выгляжу жутко неопрятно из-за щетины, я зарос — в последний раз я брился дома в Аспене, четыре дня назад. Но что меня действительно пугает — это мой измученный взгляд. Глаза мои — два огромных, широко распахнутых шара, в которых отражается все мучительное напряжение последних суток. Огромные мешки оттягивают нижние веки.

Слова я произношу невнятно, вяло, в паузах между тяжелыми вздохами. Изо всех сил пытаюсь говорить разборчиво:

— Итак… Вчера я проходил через каньон Блю-Джон… В субботу… приблизительно без пятнадцати три, где-то близко к тому, я добрался до места, где Блю-Джон снова сужается в щель. Прошел несколько сбросов вниз свободным лазанием… Нормально пролез… добрался до второй группы каменных пробок… Здесь я сейчас и нахожусь. Один из валунов выскочил, когда я, спускаясь, нагрузил его. Он соскользнул, раздавил и зажал мою руку в капкан.

Подняв камеру, я снимаю то место, где мое предплечье и кисть уходят в камень, исчезают в невообразимо узкой щели между валуном-пробкой и стенкой каньона. Потом делаю панораму, поднимаю камеру выше, чтобы голубовато-серая рука была видна целиком.

— То, что вы видите, — это моя рука, входящая в скалу… и там она зажата. Кровообращения нет уже двадцать четыре часа. С большой вероятностью рука уже погибла. — Потом я поворачиваю камеру так, чтобы были видны якорь, стропа и спусковуха. — Эти веревки и вся эта система, которую вы сейчас видите, сделаны для того, чтобы я мог иногда садиться, чтобы мне не приходилось стоять все время. Когда произошел несчастный случай, я не спускался по веревке, я надел систему уже позднее, чтобы сесть. Я прикладываю массу сил, чтобы уберечься от переохлаждения. У меня осталось очень, очень мало воды. У меня было меньше литра, когда я оказался здесь. Сейчас у меня осталось примерно треть литра. С такими темпами вода кончится еще до утра.

Налетает порыв ветра, и секунд на пять я прерываюсь, неостановимо дрожа всем телом.

— Мне очень трудно сохранять температуру своего тела. Уф… И вообще, я в глубокой заднице.

Я морщусь, лицо мое перекошено, я прибит весом собственных слов.

— Никто не знает, где я, за исключением двух девушек — Кристи и Меган из Моаба, из тамошней «Аутворд баунд». Я встретил их вчера, когда шел к Блю-Джону. Потом они вышли Западным рукавом, а я пошел дальше… Я приехал на велосипеде, который оставил километрах в полутора к востоку от перевала Бёрр, у дерева, метрах в ста пятидесяти от дороги, с левой стороны, если ехать на юго-восток. Это красный «Тинн эйр Роки маунтин», он должен быть на месте. Велосипед пристегнут к дереву, ключ здесь, в моем кармане.

Опять начинает дуть ветер, его шум заглушает голос, и я прерываю запись. Жмурюсь так, чтобы песок не летел в глаза. Потом собираюсь с мыслями и запускаю запись снова — мне нужно рассказать о том, какие варианты спасения я перепробовал.

— Вот как я все это вижу… происходит одновременно четыре вещи… четыре способа освободиться. Э-э-э… Я тут дрожу. Э-э-э… Я попытался переместить валун веревками. Установил якорь и привязал веревки так, чтобы я мог вставать в них ногами. Пытался сдвинуть валун, но ничего не вышло.

Я трясу головой, борясь с волнами усталости, и зеваю.

— Я попытался раздробить валун. Судя по успехам, которых я добился за сутки напряженной работы, можно посчитать: чтобы разбить камень, понадобится сто пятьдесят часов работы. Если это вообще возможно. Одна из трудностей в том, что моя рука фактически поддерживает скалу. Это значит, что каждый раз, когда мне удается подрубить валун, он немного оседает, и камень точно так же продолжает давить на руку. Я не чувствую, как это происходит, движения микроскопические. Но промежуток между валуном и стенкой — вот тут — я вижу, что он становится меньше с тех пор, как я начал эту работу. Здесь видны следы осколков под веревкой. Там вы можете увидеть, что осколки засыпали веревку. Я сумел выкрошить довольно много в этом месте, где сейчас лежит веревка. И там, где вы не видите, тоже выкрошил, моя рука теперь накрывает следы. Это тоже потому, что камень сдвинулся.

Я остановился, чтобы облизать сухие губы и сделать большой и тяжелый вздох. Перечисление неудавшихся вариантов спасения наводит на меня уныние, и я слышу тоску в своем голосе.

— Так, про два варианта я сказал. Третий… Третий заключается в том, чтобы отрезать себе руку.

Лицо перекашивает от недавних воспоминаний, приходится прерваться на десять секунд, прежде чем я могу продолжать неприятное объяснение плана, который ненавижу всем сердцем.

— Я сделал жгут и пару раз примерил его, думая о своих планах… Я был настроен сделать это… Но ампутация — это почти наверняка самоубийство. Отсюда — э-э-э… четыре часа хода до моего пикапа. Это получилось бы… Если бы это вообще было возможно на скальном участке четвертой категории… Мне пришлось бы идти тем путем, которым я сюда пришел, — это четыре часа, но там у меня нет никакого транспорта. Ну, в общем, у меня есть байк, но… мм… Выйти Западным рукавом — это было бы на два часа позже… спустя… меньше… два часа, возможно, два с половиной часа. Но там снова четвертая категория, которую мне, вероятно, не пройти с одной рукой. Выбирая между потерей крови и обезвоживанием, я исключаю первый вариант. Я думаю, что умру, если отрежу себе руку… Та-а-а-ак… Четвертый вариант — это если сюда кто-то придет. Это место — часть каньона, который сам по себе не особо популярен у туристов, а его продолжение и того меньше. Так что, думаю, вряд ли кто-то здесь появится раньше, чем я умру от обезвоживания и переохлаждения… Забавно… Температура — восемнадцать градусов, во всяком случае так было вчера в это же время. Сейчас, я думаю, на градус или два холоднее. Ночью было градусов двенадцать, терпимо. Но я долго трясся от холода. А когда просыпался, то начинал опять долбить валун. Но на самом деле я не спал — сидел и пытался заснуть.

Я начинаю излагать наиболее вероятный сценарий поисков:

— Итак, или кто-нибудь задастся вопросом, где я, потому что я не появлюсь на понедельничной вечеринке, или меня хватятся во вторник утром, когда я не выйду на работу. Но никто ничего не знает, кроме того, что я где-то в Юте. Возможно, найдут мой пикап. Но я думаю, что самое раннее, когда кто-то догадается, где я мог бы быть, — это среда или четверг. С сегодняшнего дня до того, как кто-то доберется до меня, пройдет как минимум трое суток. Судя по тому, как ухудшается мое состояние, будет удивительно, если я доживу до вторника.