Евгений Габуния - На исходе ночи

— Информация у вас правильная, товарищ корреспондент. — Да, Краус разоблачен, и мы располагаем его признанием, но он еще не осужден. Он пока только обвиняемый, но не виновный. Улавливаете разницу? А посему давайте договоримся: это самое интервью я вам даю, но с условием, что вы опубликуете его лишь после приговора суда.

— Ну, это формальность, — растерянно пробормотал корреспондент. — А что я редактору скажу?

— Так и скажите, он поймет, а нет — ничего не поделаешь. В юстиции формальностей не существует.

Парень оказался напористым.

— Вы что, товарищ Кауш, не убеждены в его виновности?

— Абсолютно убежден, иначе бы в суд дело не передавал, но это убежденность моя, следователя. Повторяю: Краус пока еще обвиняемый. Виновным он станет только по приговору суда после тщательного судебного разбирательства собранных нами доказательств, когда суд от имени государства объявит его преступником.

— Значит, если я вас правильно понял, он пока невиновен? — корреспондент растерянно улыбнулся.

— Да. Сами того не подозревая, вы сформулировали принцип презумпции невиновности.

Интервью явно не клеилось. Парень сник. Теоретические рассуждения следователя представлялись ему скучными и отвлеченными, и Аурел «сжалился» над ним:

— Мы несколько отвлеклись. Что вас конкретно интересует? Спрашивайте, только уговор остается в силе.

Корреспондент оживился, взял отложенную было в сторону авторучку:

— Я доложу редактору о вашей… — он сделал паузу, подыскивая слово, — …просьбе. Если вы настаиваете… Начнем с того, товарищ Кауш, как, а вернее, почему вы стали следователем?

Кауш пожал плечами:

— Странный вопрос. Вроде и простой, а ответить трудно. Можно было бы сказать: потому, что окончил юридический факультет. А если я вас спрошу, почему вы стали работать в газете?

— Не знаю, так получилось, — нравится эта работа, давно мечтал стать журналистом.

— Вот и мне нравится моя работа, иначе бы не занимался ею. Только не пишите, пожалуйста, что, мол, следователь Кауш, отложив в сторону сильную лупу, через которую он только что изучал отпечатки пальцев матерого рецидивиста, потер кулаком усталые после бессонной ночи глаза, и ему вспомнилась родная сельская школа, любимый учитель, который заметил наблюдательного, трудолюбивого мальчика и которому следователь обязан выбором профессии. Никакого любимого учителя у меня не было, учился я средне, а на юридический поступил в общем-то по юношеской восторженности… или неопытности, как вам больше понравится. Очень романтичной представлялась профессия следователя. А где она, романтика эта? Дьявольски трудная у нас работа, трудная и ответственная. — Аурел говорил все это не столько для почти незнакомого ему молодого человека, сколько рассуждая вслух.

Корреспондент удивленно вскинул брови: Кауш положительно не укладывался в привычные рамки.

— Неужели жалеете, что выбрали эту профессию?

— Я этого не сказал и не мог сказать, — спокойно возразил Аурел. — Нет, совсем не жалею. Наша профессия нужна людям. Пока преступники не перевелись, кто-то должен очищать от них общество. И как только последний нарушитель закона исчезнет с лица нашей земли, с радостью поменяю профессию. Хотя бы журналистом пойду… — он улыбнулся.

Улыбнулся и газетчик. Однако продолжил свое наступление, задав традиционный вопрос о «самом трудном» деле.

— Ну, самое трудное — то, которое только что закончил. Последнее. Так уж всегда получается.

— Вот и расскажите о нем, я же, собственно, за этим и приехал.

Кауш задумался: рассказать обо всем, что связано с этим, действительно самым сложным в его практике, делом, о переплетениях человеческих судеб, о собственных заблуждениях и ошибках, о сомнениях и находках?.. В короткой беседе вряд ли возможно, да и поймет ли его этот симпатичный парень. И ограничился лишь, как говорят юристы, фабулой дела.

Корреспондент слушал, изредка переспрашивал, записывал старательно. Однако Кауш чувствовал, что все это ему неинтересно. Аурелу казалось, что он словно слушает магнитофонную запись, не воспринимая его как живого человека. Потом корреспондент спросил:

— Товарищ Кауш, как вы относитесь к Шерлоку Холмсу? Интересно узнать…

«Что это они пристали к Холмсу?» — с досадой подумал Аурел. — Чуть ли не каждый автор газетного очерка о следователе, не говоря уже о писателях-детективщиках, считал почему-то своим долгом помянуть, причем не всегда добрым словом, образ великого сыщика, созданный воображением Конан Дойля.

— Положительно отношусь. Пошел бы с ним в разведку.

— Но он же индивидуалист, работал в одиночку, в отрыве, так сказать…

— А мы бы его в свой коллектив взяли, быстро бы перевоспитали. — Кауш улыбнулся. — А если серьезно, то Шерлоку Холмсу вряд ли бы удалось раскрыть это преступление. Нет, я отнюдь не считаю его плохим сыщиком. Напротив, высоко ценю его профессиональные качества, хотя он и допускал порой необъяснимые, с моей точки зрения, ошибки, торопился с выводами. Но, во-первых, Холмс не мог и мечтать о технике, какой сейчас располагает криминалистика, а во-вторых, он действительно индивидуалист, и это плохо. В обществе, в котором он жил, простые люди к полиции относились, мягко говоря, с недоверием и о помощи их и говорить не приходилось. Писатель не случайно сделал Холмса частным детективом. Напиши он, что ему помогают со всех сторон, кто бы ему поверил? Почему я об этом говорю? Потому, что мы смогли разоблачить преступника только с помощью многих людей. Так вот, молодой человек…

Молодой человек раскрыл щегольский чемоданчик, извлек визитную карточку («И когда только успел заказать?» — невольно подумал Кауш), положил ее на стол, пожал Аурелу руку и исчез.

Выездная сессия Верховного суда республики проходила в Доме культуры совхоза-техникума. В до отказа заполненном зале никто не обращал внимания на скромно сидящих в уголке Кауша, Пояту, Сидоренко и Мировского. Взоры всех были устремлены на сцену. Близился финал кровавой драмы. Ее «режиссер», средних лет человек с благообразным лицом добропорядочного семьянина, сидел на сцене в одиночестве, если не считать двух молодых конвойных, застывших по обеим сторонам скамьи подсудимых. Следователь почти физически ощущал праведную ненависть зала к преступнику. Если бы эта ненависть могла материализоваться в сгусток энергии, то сидящий на сцене сгорел бы дотла.

Судья — высокий, представительный, седовласый, с тремя рядами орденских планок на черном костюме, в прошлом боевой летчик — оглашает приговор:

— Именем Молдавской Советской Социалистической Республики… За убийство пионерки Розы Зоммер… За убийство бригадира, коммуниста Надежды Павловны Суховой… принимая во внимание особую жестокость и общественную опасность преступлений, а также судимость в прошлом за измену Родине… по совокупности преступлений, применяя статью… подсудимый Краус Петер Теодорович… приговаривается к смертной казни…