Борис Норд - Льды и люди

На пригорке за развалинами дома Седова я нахожу во мху синюю эмалированную солонку. Эмаль снаружи и изнутри потрескалась, открывая черный чугун. Внезапно меня осеняет догадка В моих руках солонка, из которой брал соль Нансен в доме у Джексона. Хижина Джексона стояла на этом месте пригорка. Прислонившись спиной к валуну, стараюсь проникнуть воображением к тем временам, когда на этом пригорке стоял полярный поселок Эльмвуд. Когда-то с этого пригорка с надеждой смотрел на море, ожидая корабля из Европы, Фритьоф Нансен. Синяя солонка. Я уже почти убежден в том, что в нее погружалось лезвие ножа Нансена.

„— Очень рад вас видеть! — произносит Фредерик Джексон.

— Благодарю. Я также.

— У вас здесь корабль?

— Нет, „Фрам“ [9] В конце девятидесятых годов Нансен опубликовал в географических журналах гипотезу (предположение), что сквозь Северный полярный бассейн проходит мощное течение. Зародилась у Нансена эта мысль после находки около Гренландии остатков раздавленной у полярных берегов Сибири шхуны „Жаннетты“ американского исследователя Де-Лонга. Ученые отнеслись к гипотезе недоверчиво. — Как вы тогда иначе объясните находку остатков „Жаннетты“ у Гренландии? — задавал им вопрос Нансен. — Как вы объясните находку на островах Земли Франца-Иосифа плавника? Нансен решил воспользоваться предполагаемым течением, чтобы достичь Северного полюса. Весной 1894 года он отправился к устью сибирской реки Лены, чтобы, намеренно вмерзнув около места гибели „Жаннетты“ в полярные льды, дрейфовать с ними по течению к северному полюсу. Гипотеза оправдалась, но не целиком: течение шло не прямо на Север. Вмерзнувшего в полярные льды около Новосибирских островов „Фрама“ стало дрейфовать, не к северному полюсу, а на северо-запад. Весной 1895 года „Фрама“, бывшего уже за архипелагом Франца-Иосифа, понесло на юго-запад. Покинув „Фрам“, Нансен сделал тогда попытку попасть на северный полюс по льду. Достигнув 86 градуса северной широты, Нансен из-за тяжелых льдов был принужден повернуть на юг, к Земле Франца-Иосифа. „Фрам“ после двухлетнего с лишком дрейфа со льдом освободился и вернулся в 1897 году невредимым в Норвегию. не здесь.

— Сколько спутников с вами?

— У меня один товарищ там на льду.

Разговаривая, мы подвигались к земле. Я был уверен, что мой собеседник узнал меня или, но всяком случае, догадался, кто скрывается под наружностью дикаря. Но вдруг, когда я обронил какое-то замечание, он остановился и с удивлением спросил:

— Да вы не Нансен ли?

— Фритьоф Нансен.

— Клянусь Юпитером, я рад вас видеть! — и он схватил мою руку и еще раз крепко пожал ее. Все лицо его сияло; а в темных глазах светилась радость от неожиданной встречи.

— Откуда вы сейчас?

— Я оставил „Фрам“ на 84 градусе северной широты, после двухлетнего дрейфа во льдах. С Иогансеном я добрался до 86°14′ северной широты. Затем мы повернули обратно. Год мы зимовали вдвоем в хижине из валунов и моржовых шкур, на неизвестном острове, на севере архипелага. С весны идем по льду и островам на юг.

— Поздравляю вас от всего сердца! Я ужасно рад, что могу первый поздравить вас по возвращении из этого героического путешествия.

Навстречу нам шло трое одетых в полярные костюмы мужчин. Это были помощник Джексона Армитедж, химик Уайльд и доктор Кетлитц.

— Фритьоф Нансен. Достиг 86 градусов 14 минут северной широты. Вот он. Его спутник Иогансен ждет на льду пролива.

Среди торосов прокатилось вырвавшееся из глоток англичан восторженное ура. Трое из них, взяв нарты, отправились навстречу Иогансену. Мы вошли с Джексоном в низенькую русскую бревенчатую избу, стоявшую на береговой террасе. Около жилого дома были расположены конюшня для манчжурских пони и четыре круглых палатки с провиантом и снаряжением. Очутившись внутри дома, я не верил себе. Стены общей комнаты были оклеены хорошенькими зелеными обоями. Кругом были развешены фотографии родных и гравюры. На полках стояли книги и различные научные инструменты. После полуторагодовой жизни во льдах окружающая обстановка казалась мне необыкновенной. В маленькой чугунной печке приветливо пылал каменный уголь. Джексон дал мне переданные ему моими родными письма. Сев в мягкое кресло, я с волнением прочел их. Все было хорошо. Но меня опечалила мысль, что ведь этим письмам два года. Два года, как Джексон безвыездно жил на Кап-Флоре. Когда письма были прочитаны, в открывшуюся дверь ввалился Иогансен с нашедшими его англичанами.

— Этот способ путешествия мне определенно нравится! — сбрасывая с себя рваную верхнюю одежду, пошутил он.

Англичане, найдя его на льду, не дали ему дотронуться до нарты с нашим багажом. Иогансен шел налегке, барином.

Я поздравил его:

— Яльмар, с людьми!

— И с землей, Фритьоф! — значительно подчеркнул он.

— Да, и с землей, Иогансен! Мы так долго ведь были с тобой среди льда“.

Вечер семнадцатого июля 1896 года застал Нансена в Эльмвуде рассказывающим о событиях, предшествовавших встрече с Джексоном. Едва ли у него когда после были такие внимательные слушатели, как жители полярного поселка Эльмвуда.

— Сегодня утром была моя очередь быть поваром, — рассказывал Нансен. — Зажегши ворванную лампу, я поставил на нее котелок с мясом молодого моржа. Иогансен еще спал. Чтобы ориентироваться, куда нам идти, я взлез на ближайший торос. До моего слуха донеслись звуки, настолько похожие на собачий лай, что я вздрогнул. Я стал напряженно вслушиваться; но ничего больше не слышал, кроме гама морских птиц. Решив, что ошибся, я продолжал осматривать пролив и острова на западе. Вдруг опять послышались те же звуки, сначала глухие, отрывистые, потом громкий лай.

— Яльмар, лает собака! — крикнул я Иогансену.

Дремавший в спальном мешке Иогансен, выскочив из него, мгновенно кинулся на торос. Он сидел на нем все время, пока я доваривал моржовую похлебку. Несколько раз ему также чудился отдаленный лай, но настолько невнятный, что это показалось Иогансену шумом отдаленного птичьего базара.

После завтрака, надев лыжи, я ушел на разведку. Иогансен остался у каяков. Все было тихо. И я шел в сомнении, считая, что стал жертвой галлюцинации. Но минут через десять я увидел свежие звериные следы на снегу. По величине они были больше песцовых. Но как мы не слышали лая собаки, когда она пробегала в двухстах шагах от нашего лагеря? Что-то невероятное. Но чьи же тогда следы? Волчьи?.. Волнуемый самыми противоположными мыслями, то надеясь, то снова впадая в сомнение, шел я на лыжах дальше. В голове и сердце был настоящий хаос мыслей и чувств, и я бессознательно выбирал дорогу между торосами.

Вдруг мне почудился окрик мужского голоса… такой странный, чужой. Первый чужой голос за три года. Сердце забилось, кровь хлынула в голову. Взбежав на торос, я крикнул во всю силу легких. Голос, раздавшийся среди ледяной пустыни, говорил о жизни, о родине, о всем, что я оставил там. И я, не думая ни о чем другом, не помня себя, понесся, как ветер. С тороса я увидел собаку, за ней пробирался на лыжах среди льдин человек.