Мэри Чабб - Город в песках

Наконец все разошлись. Я еле добралась до комнаты. За утро под дверь нанесло массу песка, и он скрипел под ногами. Я легла на кровать, забралась под покрывало, натянула его себе на голову и пыталась взять себя в руки. У меня болела грудь и лихорадочно билось сердце. Затем на меня, к счастью, нашло пьяное лихорадочное оцепенение, и до конца дня я пребывала в каком-то полузабытьи.

Вдруг мне показалось, что кто-то стучится в дверь. Или это в окно? Я медленно поднялась, зажгла лампу и прохрипела: «Войдите». Никто не входил. Но стук продолжался все настойчивее и громче. Я взглянула на часы: уже одиннадцатый час! Странно! Посмотрев в окно, что выходило в пустыню, я увидела, как по стеклу, обгоняя друг друга, бежали темные струйки. В мгновенье ока я оказалась у двери и распахнула ее настежь; потом в радостном возбуждении побежала через крытый проход во двор. Дождь лил как из ведра, и на меня обрушились потоки грязи. Он только начался и, падая сквозь завесу из песка, увлекал его за собой на землю. Забрызганная грязью, я укрылась под навесом крыльца и жадно вдыхала воздух, который становился все чище. Сквозь мглу и дождь начали просвечивать бесформенные пятна янтарного цвета. Это были освещенные окна по другую сторону двора. И вдруг весь двор отчетливо всплыл перед глазами, словно вам наконец удалось поймать расплывшееся изображение в фокус полевого бинокля; окна приняли прежнюю форму светящихся прямоугольников, а на их ярком фоне четко вырисовывались опорные столбы навеса над проходом. Начали раскрываться двери, и загорались все новые огоньки, а на улицу высыпали другие обитатели дома, стремившиеся вдохнуть полной грудью первые струи свежего воздуха.

Пыль осела, но дождь все лил, Я распахнула оба окна, чтобы проветрить комнату, и легла в постель, не обращая внимания на царивший вокруг беспорядок, огрубевшую кожу и больное горло. Важно только одно: весь этот кошмар остался позади! И никакая музыка не может сравниться со звуком дождя!

На следующий день рабочие, как на настоящих раскопках, расчищали наш дом мотыгами, а мальчишки уносили в корзинах тонны мокрого песка. У южной наружной стены образовалась целая дюна высотой с наши комнаты; затем она распалась, и все дворы завалило кучами песка. Постепенно рабочие добрались до уровня земли. Из комнат вынесли всю мебель; приходилось вынимать все ящики и вытряхивать из них песок.

Два дня мы приводили в порядок дом. А дождь все не переставал.

Когда же он наконец перестал, Сетону, Джейку и Хэлу пришлось заново расчищать значительную часть территории. Между тем пустыня опять приняла безмятежный вид: весеннее небо было нежно-голубым, земля — темной и влажной, а во всех ямах стояли лужи, которые высохли лишь через много дней.

Когда территория жилых кварталов была полностью расчищена, Ганс решил приостановить раскопки на этом участке, чтобы Хэл успел до конца сезона обследовать местность. Джейка это тоже вполне устраивало: наконец-то он мог вернуться в дом и посвятить все свое время изучению табличек и оттисков печатей, найденных в этом сезоне.

Тем временем Сетон успел раскопать на значительную глубину более древнее здание храма Абу, которое Ганс по характеру найденных в нем печатей относил к середине раннединастического периода. Храм был длинный и узкий, почти всю его западную стену занимал алтарь тонкой работы. Перед ним стояли в ряд низкие постаменты из кирпича-сырца: то были столы для приношений. У южной стены также сохранились небольшие платформы.

— Возможно, на них стояли статуи, — сказал Ганс. — Жрецы нередко помещали в храме собственные изображения, чтобы постоянно общаться с богом. Но в этом слое нам еще не попадалось ни одного фрагмента скульптуры.

Ганс спросил Сетона, все ли у него готово для заключительной фотосъемки. В этом сезоне он тоже не хотел копать глубже.

— Почти, — ответил Сетон, — Мы как раз добрались до уровня пола у алтаря. Теперь можно начинать расчищать щетками.

Он поручил рабочим уборку пола; один из них взял большую метлу и начал выметать мусор из ниши, расположенной справа — между алтарем и северной стеной. Сетон наблюдал за ним с минуту, затем нагнулся и поднял что-то из кучи пыли. Это был треугольный осколок беловатого камня, гладкий со всех сторон, кроме основания. Какое-то мгновение Сетон пристально смотрел на осколок. Не будь Сетон хорошим полевым археологом, он, вероятно, не задумываясь, бросил бы его. Но, к счастью, Сетон был отличным полевым археологом: он бережно положил осколок в спичечную коробку и спрятал в карман. Явилась Ригмор; до конца дня она фотографировала ту часть Малого храма, где было уже убрано.

На следующее утро, когда я печатала на машинке в конторе, за дверью раздались торопливые шаги; подняв голову, я увидела, как маленький Хусейн, парнишка с раскопок, пробежал через двор к кабинету Ганса. Минутой позже в контору поспешно вошел Ганс.

— Дайте, пожалуйста, этому мальчику все необходимое для извлечения хрупких предметов и приходите на раскопки сами. Сетон нашел несколько статуй!

Ганс моментально удалился, я же повела маленького Хусейна в комнату для хранения древностей и нагрузила его большим ящиком с ножами, кисточками, ватой и маленькими коробками. Он убежал. Рэчел вопрошающе взглянула на меня.

— Статуи в храме, — сказала я.

— Вот это да! — воскликнула она, бросая карандаш. — Я тоже пойду с вами.

Возле храма Абу я увидела лишь Сетона и Ганса. Они стояли на четвереньках перед нишей у алтаря, а вокруг них на чистом полу валялись новые кучи щебня. Ниша была настолько узка, что они вдвоем целиком заполняли ее. Взобравшись на нижнюю часть алтаря, я заглянула через их головы.

— Смотрите сюда, — сказал Ганс, — Сетон заметил, что в этом месте в полу имеется проем.

В полу ниши я увидела длинное прямоугольное углубление, забитое до отказа блестящими статуями из белого, серого, кремового и желтого камня. На меня в упор глядел какой-то глаз, а немного поодаль чьи-то длинные пальцы сжимали кубок. Когда Сетон осторожно смахнул с пальцев пыль, они как бы ожили и затрепетали.

— Изумительно! — тихо сказал Ганс. — Давайте начнем извлекать их.

Он отодвинулся, уступая дорогу Сетону. Одну за другой Сетон доставал статуи из ямы и передавал их Гансу, а тот клал их на вату, разложенную на земле. Большая часть статуй была высотой более фута; многие оказались разбитыми, но все осколки лежали тут же. Ганс предполагал, что их зарыли целыми, но они раскололись во время многочисленных перестроек храма. Появлялись все новые статуи: мужчины в юбках с бахромой и кистями, женщины в длинных, надетых на одно плечо покрывалах. Руки у всех были сложены на груди, некоторые держали чаши.