Владимир Врубель - Всем штормам назло

11 сентября яхта пришла в Копенгаген. Датчане сразу заподозрили недоброе, увидев на палубе большой яхты только трёх человек. Они запретили входить в порт и приказали уйти на карантин, в местечко Кане. Унковский попросил прислать врача, медикаменты, воду и провизию. Им доставили только продовольствие, и то в недостаточном количестве.

Тогда Унковский потребовал, чтобы привезли столько припасов, сколько им необходимо для плавания. Адмирал Лазарев был впоследствии крайне возмущён тем, что русское консульство даже не попыталось помочь попавшим в беду соотечественникам.

Прибывший датский офицер заявил, что если яхта немедленно не уберётся, то по ней откроет огонь береговая батарея. На что Унковский ответил: «Я судно своё сейчас же поставлю под батарею, чтобы артиллерия ваша не делала промахов, и дам вам случай отличиться военным действием. В таком случае заразительная холера не минует нации вашей, потому что судно будет на дне рейда, а утопшие трупы наши при морском ветре сообщатся с берегом». После нескольких часов размышлений портовые власти доставили остальное продовольствие, воду и врача. Врач подниматься на яхту побоялся. Он передал медикаменты и осмотрел больных издали.

Выдержав карантин, 19 сентября яхта снялась с якоря и снова отправилась в плавание. К счастью, больше никто не умер. Но и без того в экипаже недоставало одиннадцать человек: двух оставили в Кронштадте и девять умерли от холеры. Оставшиеся в живых были ослаблены после страшной болезни и с трудом возвращались в обычное состояние. По пути зашли в Плимут, где простояли пять суток. Следующую стоянку наметили в Португалии. Но на подходе к Лиссабону попали в жестокий шторм и потеряли бушприт (бушприт — наклонное или горизонтальное дерево, выдающееся с носа корабля, для отнесения центра парусности от центра тяжести судна). Остались качаться в океане, яхта не управлялась, входить в бухту боялись, чтобы не снесло на камни. От Лиссабона пришлось отказаться, направились в Кадис.

Месяц простояли на ремонте, затем в ноябре перешли в Гибралтар. Комендант английской крепости генерал Роберт Вильсон встретил Унковского, как родного. Оказалось, генерал участвовал в войне 1812 года в составе русской армии. Он пригласил капитан-лейтенанта к себе домой, представил жене и дочерям. Неизвестно, какие планы зародились в голове у старого стратега, но когда Унковского комендант стал под всякими предлогами задерживать в крепости и настойчиво приглашать ужинать дома с его семьёй, моряк насторожился. Вскоре он почувствовал повышенное внимание дочерей генерала, и всё стало ясно. Три переспелые девицы, самая младшая из которых была лет на десять старше Унковского, к тому же не самой привлекательной наружности, показались угрозой страшнее лиссабонского шторма. Иван Семёнович решил спасаться бегством.

Под прикрытием ночи «Ореанда» бесшумно выскользнула из гавани. Иван Семёнович исчез по-английски, не прощаясь, слегка мучаясь угрызениями совести по отношению к доброму старику, но зато с большим душевным облегчением.

10 марта 1849 года яхта вошла на Севастопольский рейд.

Никто не явился встретить победителей, кроме карантинной службы и таможенников. По приказу Лазарева яхту поставили на 28 дней в Карантинную бухту. Унковский ожидал чего угодно, но только не такой встречи. На берегу, в карантинном доме, у потрясённого всем пережитым и оказанным приёмом, у Ивана Семёновича началась истерика, он зашёлся в припадке смеха так, что пришлось оказывать медицинскую помощь.

Карантин сняли через три недели. Лазарев встретил победителя холодно, сделал выговор за потерю бушприта и за то, что Унковский оставил приз на сохранении в Петербурге, а не привёз с собой.

Лишь спустя много лет отец рассказал ему настоящую причину такой встречи. Оказалось, что адмирал беспокоился, чтобы у капитан-лейтенанта не закружилась от успеха голова и не появилась самовлюблённость вместо самолюбия, поэтому Лазарев решил сразу поставить его на место. Унковский долго и болезненно переживал изменившееся отношение адмирала, которого он глубоко чтил и уважал.

В июле 1849 года Ивана Семёновича назначили командиром брига «Эней» и отправили за границу. Он понимал, что обязан этим Лазареву. Началось плавание по Средиземному морю. Унковскому, конечно, в жизни везло. Во время стоянки «Энея» в Триесте туда вошёл пароход под флагом австрийского императора Франца-Иосифа. Австрия хотела завести военно-морской флот. Для его организации пригласили советником английского адмирала Чарльза Непира. После обмена салютами австрийский император, который, кстати, был одного возраста с командиром «Энея», выразил желание посетить русское судно. Гости попросили провести учение. Бриг снялся с якоря, вышли в море. Высоким гостям показали парусные учения, а затем артиллерийское. Сбросили с брига буй с красным флагом в качестве мишени. Первый же выстрел сбил флаг. Несомненно, это была чистая случайность, но всё происходило на глазах у поражённых зрителей. Сыграли отбой учению. Франц-Иосиф обнял Унковского, а удачливому комендору подарил десять золотых монет. Позже он с восхищением написал об этом случае Николаю I. Мы уже говорили, что у царя была необыкновенная память.

Но ожидало Унковского и горе. Жена Лазарева, Екатерина Тимофеевна, написала ему, что находится с мужем в Вене для консультации по поводу состояния здоровья адмирала. Врачи сказали ей, что дни Михаила Петровича сочтены, поэтому, если он хочет с ним проститься, то пусть приезжает в Вену.

Вид адмирала его поразил. Михаил Петрович ничего не мог есть и ужасно исхудал. Унковский, не выдержав, разрыдался в соседней комнате. Вскоре после этой встречи на бриг пришло скорбное известие о смерти Лазарева. Иван Семёнович перешёл на бриге в Ифу. Там он разделил команду на две части и за свой счёт обеспечил им поездку по очереди в Иерусалим, чтобы помолиться за Лазарева. Кстати, в 1877 году, после смерти вдовы адмирала, Унковскому доставили тот памятный приз за яхтенные гонки. Драгоценный кубок завещала ему вдова адмирала.

Вернувшись на родину в конце октября 1851 года, он узнал, что царь назначил его в свиту флигель-адъютантом.

Затем его перевели на Балтику, и там он получил назначение командиром фрегата «Паллада», отправлявшегося для доставки в Японию чрезвычайного и полномочного посланника контр-адмирала Путятина. Это, без сомнения, была особая царская милость для тридцатилетнего офицера. Плавание на «Палладе» широко известно по опубликованным запискам Гончарова, служившего секретарём у Путятина. К сожалению, взгляд писателя, ставшего классиком русской литературы, подмечал многое, но совсем не главное. Это был взгляд человека, не обременённого занятиями, и потому всё воспринималось им, как равнодушным наблюдателем.