Джон Поллок - Апостол

Павел воззвал к Синедриону: "Мужи братия! я фарисей, сын фарисея: за чаяние воскресения мертвых меня судят".

Судьи пришли в ярость — так же, как и во время суда над Стефаном, но на этот раз они не бросились на обвиняемого, а набросились друг на друга. "Ничего худого мы не находим в этом человеке", — кричали фарисеи, — "Если же дух или Ангел говорил ему, не будем противиться Богу". Саддукеи, к которым принадлежал и сам первосвященник, резко спорили с фарисеями, выкрикивая оскорбления в их адрес. Суд превратился в склоку, некоторые даже вскочили с мест, намереваясь защитить Павла в случае нападения. Лисий, слышавший шум и боявшийся, что Павла разорвут на части, а ему придется отвечать, приказал когорте солдат войти в зал, взять Павла и увести в крепость.

Лисий положительно не знал, что делать. Он ломал голову над докладом начальству и ничего не мог придумать. Павел тоже чувствовал себя подавленным. Его попытка благовествовать о Господе соплеменникам кончилась неудачей, а теперь ему, может быть, и не приведется увидеть Рим. Когда день подошел к концу, и июньское небо за решеткой камеры из глубоко-синего превратилось в розовое, а потом появились первые звезды, Павлом овладел очередной приступ меланхолии. Друзей его не допустят повидать его в замке. Он одинок. Оставалось только молиться.

Внезапно, как и в Коринфе в такой же период нерешительности, Павел увидел Господа Иисуса. Дух, постоянное присутствие Которого Павел упоминает в посланиях как непременное условие и следствие веры, открыл Себя на мгновение слуху и зрению апостола: "Дерзай, Павел; ибо как ты свидетельствовал о Мне в Иерусалиме, так надлежит тебе свидетельствовать и в Риме".

Павел не сомневался в том, что он видит Иисуса, не сомневался, что слышит истинные слова Его. Мир Божий снизошел в сердце его и ум. Он почувствовал уверенность, что жил правильно: все, что ни происходит, происходит на благо любящим Бога.

На следующее утро к Павлу явился неожиданный посетитель. Стражники ввели в камеру сына сестры Павла, которого он, вероятно, не видел с самого детства. Этот молодой человек, воспитанный в презрении к своему дяде, о котором в семье говорили не иначе, как о предателе, видимо, достиг достаточно влиятельного положения, если он смог добиться свидания в крепости. Скорее всего, он присутствовал на экстренном собрании Синедриона, а может быть, и слышал речь, произнесенную Павлом с крепостной лестницы. Восхищение смешивалось в нем с предубеждением, воспитанным годами. Прибытие племянника могло быть первым шагом семьи Павла к примирению — ведь к этому моменту у него снова "завелись деньги", от него можно было ожидать приношений или взяток; родным Павла невдомек было, что это за деньги.

Племянник сразу перешел к делу. Против Павла был составлен заговор. Присутствовал ли племянник на тайном совещании Синедриона, одобрившего убийство, или слышал клятву сорока молодых фанатиков, он рисковал карьерой и жизнью, выдавая заговор. Он рассказал Павлу, что на следующий день Синедрион попросит Лисия привести узника для дальнейшего допроса, и по дороге из крепости в Синедрион на Павла будет совершено нападение. Кто-нибудь из сорока заговорщиков, конечно, погибнет при нападении на стражу, но все они свято поклялись не есть и не пить, пока Павел не умрет: убийство апостола они рассматривали, как богоугодную жертву.

Павел не колебался. Он позвал центуриона и попросил его привести юношу к Лисию. Центурионы хорошо относились к Павлу, зная, что он римский гражданин, и поспешили исполнить его просьбу. Лисий тоже показал свое расположение к узнику, немедленно приняв его племянника и прервав свою беседу с другим человеком. Тысяченачальник поблагодарил юношу, попросил его держать все в строжайшей тайне и немедленно приступил к действию.

Вечером того же дня двести человек пехоты, двести стрелков и семьдесят всадников ожидали с внешней стороны городских стен. Посреди кавалерийского отряда, завернутый в плащ, чтобы его не узнали, сидел на лошади не кто иной, как апостол Павел. На следующее утро отряд уже был в Антипатриде, у подножия холмов Иудеи. Планы заговорщиков были сорваны. Дальнейшая дорога пролегала через возделанные земли, населенные по преимуществу язычниками, и пехота повернула назад, предоставив охрану кавалерии. Всадники доставили Павла в преторию Кесарии, где он предстал перед Антонием Феликсом, наместником Иудеи, преемником прокуратора Понтия Пилата.

Офицер, командовавший эскортом, передал Феликсу письмо от Лисия. Копия этого письма позже была передана одним из писцов Луке, или же ее опубликовали в правительственном объявлении, и Лука помещает это письмо в Деяниях без каких-либо комментариев. В этом есть своеобразная ирония: видимо, Луку изрядно позабавило это тактично-дипломатическое искажение событий:

"Клавдий Лисий — достопочтенному правителю Феликсу — радоваться: Сего человека Иудеи схватили и готовы были убить; я, пришед с воинами; отнял его, узнав, что он римский гражданин; потом, желая узнать, в чем обвиняли его, привел его в синедрион их и нашел, что его обвиняют в спорных мнениях, касающихся закона их, но что нет в нем никакой вины, достойной смерти или оков; а как до меня дошло, что Иудеи злоумышляют на этого человека, то я немедленно послал его к тебе, приказав и обвинителям говорить на него пред тобою; будь здоров".

Феликс формально запросил родную провинцию Павла, Киликию, прислать обвинителей — таковы были правила суда над римским гражданином. А пока Павла поместили под стражу в претории дворца Ирода Великого.

Несмотря на преклонный возраст, первосвященник поспешил в Кесарию вместе со старейшинами, взяв с собой профессионального оратора-обвинителя по имени Тертулл. Друзья Павла, повидимому, также прибыли в Кесарию; Лука, во всяком случае, на суде присутствовал. Излагая обвинительную речь Тертулла, Лука опять-таки немало посмеялся: Тертулл бесстыдно льстит правителю, хорошо зная в то же время, что именно Феликс спровоцировал кровавое восстание 52 года, принесшее бесчисленные бедствия народу Иудеи; огромное количество политических убийств в те годы тоже было на его совести — это Феликс организовал убийство бывшего первосвященника Монафана в самом Храме. Теперь прокуратор был предельно осторожен: рожденный рабом, он обязан был всей своей карьерой брату Палассу, фавориту императора Клавдия, теперь уже мертвого. Характер Феликса можно описать краткой фразой Тацита: "Он обладал властью царя и умом раба".

Тертулл принял важную позу, характерную для всех юристов, защищающих неправое дело, и начал: "Всегда и везде со всякою благодарностью признаем мы, что тебе, достопочтенный Феликс, обязаны мы многим миром, и твоему попечению благоустроение сего народа; но, чтобы много не утруждать тебя, прошу тебя выслушать нас кратко, со свойственным тебе снисхождением…" Прежде всего Павла назвали "язвою общества", "возбудителем мятежа, между Иудеями, живущими по вселенной". Во-вторых, он был представителем Назорейской ереси, то есть культа не признанного официально римским государством. В-третьих, он пытался осквернить Храм, нарушая внутренний закон иудеев, который римляне обещали соблюдать. Тертулл закончил речь довольно неудачным предположением, что Феликс сам, расспросив Павла, услышит подтверждение того, в чем его обвиняют.