Герман Волков - Золотая Колыма

Ему двадцать лет. Он ловок, строен, крепок. Учитель сказывал, что Петр первым записался в комсомольскую ячейку, первым сел за парту в школе, когда ему уже перевалило за восемнадцать, и Макара Захаровича, которого зовет дядей, и свою мать стал обучать грамоте — ликбез на дому...

— Никто не убьет. Это пустые угрозы. Я заявление сделаю: это происки живоглотов, богатых оленехозяев! Это или князец Лука Громов подстраивает... Жадный, пожалел — дешево продал вам своих оленей... Или наш богатый саха Александров... Не понравилось ему — его как бы обошли. А кто виноват? Кто виноват, что он своих коней на лодку променял... Все кого-то обмануть норовит, нажиться хочет! А теперь от зависти лопается: дядя Макар экспедиции помогает, почти даром помогает, на этой помощи Александров загреб бы, а дядя Макар его конъюнктуру сбил... Конъюнктуру, понятно? И теперь валят все на дядю Макара и на вас, товарищи! Говорят, что вы и палы пускаете, и лес без разрешения рубите...

И Юрий Александрович узнал все, что случилось. В урочище Нельберкан кто-то поджег моховище. Подозреваются люди из геологической экспедиции: прогоняли оленей, купленных у Громова, и подожгли. Может, нечаянно, а может, и с умыслом. А прогоняли, как известно, Макар Захарович с Раковским, и подозрение падает на них.

Заявление о пожаре сделал в тузрик безоленный тунгус Архип Григорьев. За него, конечно, кто-то все это состряпал, и будто бы он, Архип Григорьев, просит раймилицию принять наиболее строгие меры относительно виновников лесного пожара в интересах туземцев, охраны лесного богатства и оленьего корма. На этом заявлении сам Белоклювов резолюцию наложил: разобрать сначала на исполкоме Гадлинского сельсовета! Из сельсовета бумага пошла обратно в тузрик, дальше пойдет в округ, оттуда и до Москвы!..

С этим заявлением еще не разобрались, а милиционер Глущенко сельсовету уже новое дело подсунул. Экспедиция на речке Угликан, недалеко от юрты Свинобоевых, для оленей, купленных у того же Громова, поставила изгородь, кораль, из жердей: полторы тысячи шагов, 223 пролета... Милиционер точно все подсчитал и усмотрел нарушение: молодняк рубили в запрещенное законом время и причем там, где он защищал коренное население от ветра... Словом, акт составил по всей форме.

Слушались оба заявления без представителей экспедиции.

— Дядю Макара,— рассказывал Петр,— из сельсовета вывели и в протоколе записали — за халатность... И еще — за то, что он зажиточный, что батраков имел — это нас-то, сирот Кудрина! А какие же мы батраки? Дядя Макар с мамой в законный брак вступил, нас усыновил, на ноги поставил! Чтоб одеть-обуть, последнего своего бычка продал, а швейную машинку купил. Теперь все будут косо смотреть на него. Грозятся, что все наше семейство из Олы выселят...

Навзрыд заплакала Марья, заревели малыши.

— Никто вас не выселит! Не плачьте, товарищи! Ты, Макар Захарович, не вешай голову! Готовь коней, пойдем на Колыму! Никто тебя пальцем не тронет! Пошли, Цареградский! И ты, Петя, иди с нами — как комсомолец! Мы им «выселим»!

Юрий Александрович и Цареградский, забыв про голод и усталость, несмотря на поздний час, а была уже ночь на исходе, вместе с Петей отправились в Олу.

Макар Захарович проводил их до реки, лодку оттолкнул и на прощание перекрестил:

— Улахан тайон кыхылбыттыхтах!

— Какому это он богу молится? — спросили геологи у Пети.

— Тысячу раз безбожную агитацию проводил, тысячу раз говорил ему: «Дядя Макар, бога никакого нет и религия — опиум». Иконы снял, а креститься еще не отвык. А «улахан тайон кыхылбыттыхтах» — это не бог, это дядя Макар так назвал товарища Билибина: «Большой начальник краснобородый».

В Олу пришли рано утром. В тузрике ни Белоклювова, ни Глущенко еще не было, но старый казак Иннокентий Тюшев, добровольно исполнявший обязанности сторожа, уже стоял при входе как на часах, поблескивая царской медалью «За усердие».

В коридоре Билибин и Цареградский увидели свежий номер стенгазеты «Голос тайги». Под заголовком «Экспедиции» шел текст: «Чтой-то сей год Олу облюбовали разные экспедиции. Экспедиция Наркомпути СССР, еле-еле душа в теле, пошла пешком в тайгу, а их заменили геологи. Последним, видимо, придется, как это ни печально, ждать зимнего пути или выращивать своих оленей».

— Дубовый юмор у этого Ольца,— сказал Цареградский.

Под заголовком «Жилищный кризис» сообщалось о наплыве в Олу приезжих. Им рекомендовалось заблаговременно запасаться теплым уголком, «а то, чего доброго, придется околевать». Это был явный намек на брезентовые палатки экспедиции.

— А вот и про дядю Макара,— заволновался Петя.

Под рубрикой «Хроника» Билибин и Цареградский прочитали то, что было им уже известно: Медов М. 3. выведен из состава Гадлинского сельсовета за халатность и зажиточность и за то, что использовал в прежние годы комсомольцев Петра и Михаила Кудриных в качестве даровых батраков...

Билибин сорвал газету, несмотря на предостережение Дареградского:

— Не надо, Юра,.. Заведут дело «об изорвании стенной печати».

— Черт с ними! — Билибин стал рвать газету на мелкие клочки.

Тут как раз и появились Белоклювов и Глущенко. С минуту остолбенело стояли на пороге.

Первым очнулся милиционер. Он многозначительно посмотрел на своего начальника:

— Изорвание стенной печати?..

Громыхая сапожищами, Билибин стремительно двинулся на Белоклювова и Глущенко. Он обрушил на них такой словесный шквал, что те шарахнулись в разные стороны, пятились и рта не могли раскрыть. Еще бы! Экспедициям НКПС, ВСНХа, посланным сюда Советским правительством, вставлять палки в колеса!

— Нашелся один помощник, Медов Макар Захарович, так его, бедняка, в кулаки записали, из сельсовета исключили! Вольноприискателям — хищникам — коней продаете, а нам — дудки? Кому дорогу стелете? Чтоб транспорт на Колыму был. Завтра же! Экспедиция от Высшего Совета Народного Хозяйства! Я не позволю срывать ее работу! «Молнирую» в Москву товарищу Серебровскому! А он доложит товарищу Сталину...

Белоклювов и Глущенко с минуту стояли по углам сеней, затем, боясь наступить на клочки изорванной газеты, на цыпочках пробрались в кабинет. Там они долго молчали, с опасением посматривая на двери. Придя в себя, занялись оформлением актов и протоколов.

Билибин тоже не сидел сложа руки. В тот же день он направил Эрнеста Бертина в Тауйск и наказал: «Если там телеграф бездействует — скачи в Охотск, к Мюрату. Молнируй в Москву и Хабаровск о задержке экспедиции.

Еще не скрылся за ольской околицей хвост лошади Эрнеста, как зампредтузрика будто проснулся от страшного сна. Тотчас же распорядился созвать внеочередное совещание коневладельцев Гадли и комиссию по перераспределению транспортных средств. На совещание послал Глущенко, на комиссию пошел сам. Билибина пригласил и туда и сюда.