Герман Волков - Золотая Колыма

Следующий по алфавиту визит предстояло нанести Дмитрию Вознесенскому — Димке, как весело звал его Юрий Александрович.

Как только Билибин вернулся в Ленинград, Вознесенский сразу же разыскал его и без всяких околичностей заявил:

— Больше на Колыму без меня не поедешь. Не пущу! Колыма — это и Якутия, а Якутия — моя епархия. И родина моя! Ты это знаешь, как и то, что моя квартира — родильный дом Сибсека и клятвы мы давали у меня за праздничным столом, в октябрьские дни, в торжественный момент нашей жизни. Не забыл? Помнишь? — и Димка врезался своим ястребиным носом и горящей папиросой в бороду Билибину.

— Спалишь золотой оклад,— отстранился Юрий Александрович.

Билибин, конечно, все знал и помнил. В первую экспедицию он не взял Вознесенского прежде всего потому, что тот в то время был на Алтае. К тому же за Димкой числилось столько «хвостов», что одни говорили — он сам бросил институт, другие — что его вышибли снова, как в первый раз, когда была чистка студентов непролетарского происхождения. А если даже не то и не другое, то все равно ему за несколько дней до отъезда все экзамены не сдать, диплом не защитить, а уезжать на два года, не закончив институт, это, значит, бросить его. Конечно, для экспедиции он оказался бы настоящим кладом. У Димы одного коллекторского стажа — девять лет. С четырнадцати годков — в геологических партиях. И у кого только и где только ни работал: под началом своего родного отца, известного геолога Вознесенского,— в Баженовском асбестовом районе, под руководством профессора Яковлева, Наташиного дядюшки,— на Урале, у Жемчужникова — в Че-ремховском бассейне, с Наливкиным, будущим академиком,— на Южном Урале, у Бубличенко,— в рудном Алтае... Такого опыта не было ни у одного студента! И не случайно, что за два года до окончания института Дмитрия Вознесенского приняли в Геолком младшим научным сотрудником и начальником партии.

В сентябре двадцать восьмого года Вознесенский вернулся с Алтая. К своему великому огорчению, узнал, что его друзья отправились без него на Колыму, в его якутскую епархию, обозлился на них, но рук не опустил, зубы сжал и подал в ректорат прошение о восстановлении студентом.

Его восстановили. Он за полгода ликвидировал все свои «хвосты», блестяще защитил диплом по геологии Алтая и в январе 1929 года получил квалификацию горного инженера и ту же специальность петрографа.

Получив все это, Дмитрий готов был броситься догонять друзей. Но Геолком назначил его начальником Сутамской полевой партии в Южно-Якутское приисковое управление. От Колымы далековато, но все-таки — Якутия, его родина, к тому же здесь, на Алдане, Билибин, его друг-сибсековец, начинал свою карьеру, пройти по его следам полезно. И Дмитрий Вознесенский согласился.

Но проработал он начальником Сутамской полевой партии меньше года. Как только Эрнест Бертин привез в Незаметный вести с Колымы, Дмитрий дня не мог оставаться на своем месте. Хоть снова коллектором, но — на Колыму!

И вместе с Эрнестом Бертиным в конце того же года вернулся в Ленинград, лишь на несколько дней опередив Билибина.

Как же не навестить Диму Вознесенского, его дом, где в октябрьские праздники 1923 года впервые собрались члены Сибирской секции послушать известного геолога Владимира Александровича Вознесенского.

Владимир Александрович и его жена Екатерина Сергеевна встретили молодежь радушно, стали угощать чаем, бутербродами, печеньем, выставили и красное винцо, А больше всего занимали гостей рассказами:

— Познакомились мы на панихиде,— весело начал повествовать о своей семейной жизни Владимир Александрович, сверкая живыми карими глазами.— Да, на панихиде! Люди плачут, слезы льют, а мы друг на друга первый раз взглянули...

— Но это была не совсем обычная панихида,— поправила Екатерина Сергеевна, женщина более солидная и основательная, чем казался ее муж, широкая в кости, скуластая и чернобровая сибирячка.— Ныне она называется ветровской демонстрацией.

— Да, но мы-то не предполагали, что из панихиды получится демонстрация. Четвертого марта, двадцать шесть лет назад, в Казанском соборе собралось тысяч пять студентов, чтоб отпевать Марию Ветрову...

— Я с ней училась на Бестужевских курсах. В Трубецком бастионе она не вынесла издевательств тюремщиков, облила себя керосином из лампы и подожгла.

— А арестовали Ветрову в связи с провалом нашей Лахтинской типографии. Тогда по этому делу много народовольцев схватили. Собрались мы в соборе, а настоятель отказался служить панихиду: «Не делайте божий храм местом сходбищ, не кощунствуйте, разойдитесь!» И тогда я предложил спеть Ветровой «Вечную память». Раздались крики: «Поднять венки!», «Вечная память». Стройно запели и хлынули на улицу...

Екатерина Сергеевна продолжила:

— Только вышли — набросились на нас казаки. Все пути преградили, кроме одного переулка, и стали загонять нас во двор Казанской части... Загнали, стали переписывать.

— Слышу, она назвала себя: «Вотинцева, Екатерина Сергеевна, девица, курсистка». За ней я: «Вознесенский Владимир Александрович, холостой, горный инженер». Так нас и познакомили в полицейском участке. Нам осталось руки друг другу пожать и идти дальше одной дорогой. Надо сказать, что и в дальнейшем жандармы трогательно заботились о нашей совместной жизни. Ее выслали в Иркутск под надзор родителей, и меня после очередного ареста сослали туда же. Там, в Иркутске, мы и поженились. Правда, те же жандармы тотчас захотели нас разлучить... Я работал на постройке Кругобайкальской железной дороги. Работал честно, как положено нашему брату, горному инженеру. И отцы города были мною довольны. Но вдруг втемяшилось им в голову поставить памятник Александру III, и обратились они ко мне с просьбой найти подходящую гранитную глыбу для постамента. Дело для меня непыльное, но не по мне. Я так и ответил: «Цель моей жизни — не памятники ставить царям, а убивать их. Меня за такие слова послали еще дальше — в Якутию. И моя благоверная за мной...

— В Якутске наш Дима родился, в самые лютые морозы,— вздохнула Екатерина Сергеевна.

— А я в это время проводил геологические исследования по Вилюю... Ах, ведь если посмотреть на карту...— Владимир Александрович шустро сбегал в свой кабинет, принес листы карты и разбросал их по полу.— Если посмотреть на карту, то мы увидим, что всю Сибирь... кто открывал? Подневольные люди! В семнадцатом веке — служилые людишки, Семен Дежнев и прочие. В наше время — наш брат политссыльный под надзором жандармов. Потому и осталось столько белых пятен на карте, что из-под надзора далеко не уйдешь. И лишь для вас, молодые люди, открываются все пути, вся Сибирь перед вами. И на каждом шагу ждут вас открытия...