Льюис Котлоу - Занзабуку

Но вот солнце опустилось за верхушки деревьев, а еще примерно через час вернулись охотники с добычей: один из них нес убитую обезьяну, другой — змею, а трое — молодую антилопу. На большой поляне зазвучал смех, и я знал, что веселятся на всех соседних прогалинах, где разместились пять сотен моих друзей. Я невольно подумал: через несколько дней поблизости не останется дичи.

Пигмеи поделили добычу согласно правилам, действующим, вероятно, уже много сотен лет. Лучший кусок получил охотник, нанесший зверю решающий удар. Другой кусок мяса бросают в лес в дар духам. Если охотник, поразивший жертву, пользовался чужим луком, владелец его также получает лакомый кусок. Отдельно награждается владелец охотничьей собаки, если она участвовала в охоте. Затем берут свою долю другие охотники, а за ними отдельные члены семейной группы.

Перед ульеобразными хижинами зажглись костры, женщины и девушки занялись приготовлением ужина, а мужчины наблюдали за ними и оживленно переговаривались. Голодные дети поменьше просили есть, а старшие молча стояли вокруг костров, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.

Как обычно, пигмеи разложили пищу на листья и ели до тех пор, пока горшки не опустели. Затем женщины стали мыть посуду, а мужчины решили отдохнуть. Некоторые растянулись на земле, другие прогуливались по поляне, третьи пошли посмотреть, как ужинаю я, четвертые отправились поболтать с обитателями соседних полянок. Это лучшее время дня. Никто не ссорился, не кричал. Велись только дружеские беседы.

Сумерки сгущались. Кто-то забил в барабан. К барабану присоединилась похожая на тростинку флейта. Группа юношей стояла, прислонившись к стволам деревьев. Некоторые размахивали руками и притоптывали в такт, но никто не начинал танца. Я терпеливо сидел, ожидая дальнейшего.

Вот один из юношей отделился от дерева, вышел вперед и начал пританцовывать, смеясь и хлопая в ладоши. К нему присоединился его сосед. Казалось, по поляне прокатилась волна веселья, и всех пигмеев охватило желание танцевать. Через мгновение на середину поляны выбежало пятнадцать танцоров. Размахивая руками, притоптывая, напевая и смеясь, они образовали круг. Барабаны забили веселее и ритмичнее, гул наполнил лес.

Когда всем весело и барабанщики знают свое дело, бамбути танцуют без перерыва четыре-пять часов. А если на небе полная луна, они могут танцевать всю ночь напролет, танцевать самозабвенно, в бешеном темпе, под несмолкающий грохот барабанов. Но в этот день танец продолжался всего часа два.

Вскоре совсем стемнело. В хижинах зажигали костры, чтобы «выжить» насекомых и отпугнуть ночных хищников. Пигмеи начали расходиться по домам, и поляна постепенно опустела.

Я сидел перед своей палаткой, наблюдая за красными отблесками костров и прислушиваясь к звукам джунглей. Ночью в лесу тихо, потому что смолкают попугаи и другие птицы и обезьяны. Лишь изредка зарычит леопард, зловеще и неприятно закашляет гиена или закричит сова. Однажды я не мог заснуть почти всю ночь, разбуженный жутким, душераздирающим, похожим на человеческий, криком лемура.

Наконец я вошел в палатку и, едва успев лечь, мгновенно заснул. Ночью я внезапно проснулся. Я лежал, напряженно вглядываясь в темноту, тревожно прислушиваясь и недоумевая, что же могло пробудить меня от крепкого сна. Не было слышно ни звука. Молчание, окутывавшее землю, было глубоким и безбрежным, как океан.

Я вспомнил, что я в сердце Итури, среди последних доисторических людей, и смешанное чувство благоговейного трепета и радости охватило меня.

Вдруг где-то далеко раздался глубокий, приглушенный вздох. Теперь, после двух недель жизни в лесу, я знал, что нас ожидает. Приближалась буря. Ее предвестник — порыв ветра, пробежавший в нескольких милях от нас по верхушкам деревьев, и разбудил меня. Я торопливо вылез из палатки проверить, хорошо ли она укреплена. Покачав колышки, я вбил поглубже ненадежные и, подергав веревки, заменил те, которые показались мне непрочными. Однажды такая ночная буря сорвала мою палатку, и я оказался в центре «всемирного потопа».

Вернувшись в палатку, я слушал, как вздохи превращаются в могучий рев. Ветки над моей палаткой тревожно зашептали друг другу, что идет большой, очень большой ветер. Они взволнованно вертелись по сторонам, пытаясь разглядеть его приближение, и вдруг он обрушился огромной, всесокрушающей волной. Не в силах противостоять ему, ветки ломались с болезненными стонами и падали вниз. Моя палатка рвалась из оков, она хотела умчаться с ветром в бескрайние просторы Африки. По соседству огромное дерево не выдержало ударов бури и рухнуло, и земля задрожала как во время землетрясения.

Вслед за ветром налетел дождь. По брезенту застучали крупные капли, как галька, подброшенная взрывом динамита. Брезент намок, стал пропускать воду, и я почувствовал на коже тоненькие струйки. На поляну с грохотом обрушивались потоки воды, стекавшие с кроны деревьев, и казалось, мы находимся у подножия водопада Виктория.

Вдали раздался раскат грома, медленно и величественно покатившийся по небосводу. С полминуты я слышал удаляющийся гул, но в нем не было ничего угрожающего. Затем я увидел молнию, а через несколько секунд услышал новый раскат грома. Гроза еще не дошла до нас. Я стал считать, сколько секунд проходит между вспышкой и раскатом. Их становилось все меньше и меньше, и, наконец, прямо надо мной сверкнула ослепительно яркая молния, и почти в то же мгновение раздался оглушительный рев, от которого, казалось, может расколоться земля.

Я выглянул из палатки и увидел, что поляна превратилась в озеро. В этот миг зубчатая молния прорезала тьму и метнулась вниз, к высокому дереву, возвышавшемуся над лесом. Я успел заметить, как молния коснулась верхушки, и ослеп на несколько секунд от яркой вспышки.

Слушая, как с треском падает гигант, увлекая за собой еще дюжину деревьев, я с радостью сознавал нашу безопасность. Самые высокие деревья заменяют в лесу громоотводы — именно на них обычно обрушивается разряд скопившейся в атмосфере электрической энергии.

Молнии и гром, дождь и ветер дружно обрушились на нашу поляну. Моя палатка и хижины пигмеев напоминали хрупкую проволочную плетенку, попавшую под кувалду кузнеца. Но когда перестали сверкать мощные электрические разряды, стих грохот атомных взрывов и яростный вой ветра, прекратился проливной дождь, оказалось, что мы лишь как следует вымокли — и только. А к этому все давно привыкли…

Гроза неслась дальше, и я снова считал секунды между блеском молний и раскатами грома. Одна, две, три… Ветер постепенно стихал, но дождь продолжался вовсю. Яркая вспышка, через четыре секунды гулкий раскат. Пять секунд… Когда промежуток увеличился до семи, я заснул.